Конечно, бросились следом, силой, вдвоем вытащили его из воды, да он и не сопротивлялся особо, обмяк, висел на руках как мешок. Промокли все трое насквозь, Мэй еще деловито сказала: «Ладно, чтобы не так обидно, будем считать, мы просто попали под давешний дождь без зонта».

Марика кое-как усадили, трясли, расспрашивали, успокаивали, заставили выпить остатки вина, в этих хлопотах как-то забыли про зеркальное небо, было не до него. И только потом, когда достав из кармана раскисшие от воды сигареты, с досадой подумал: «Хрен я теперь покурю. Ничего себе новости! Интересно, хоть один вольный огородник в этом прекрасном невидимом Лейне выращивает табак?» – вдруг заметил, что небо над головой уже не зеркальное, а самое обыкновенное, голубое, по-осеннему бледное, и клочок исчезающей радуги застрял в облаках.

И как-то сразу понял: ну да, все правильно, Маркин сказал: «Не хочу», – и стало по его воле, все-таки он у нас главный в такого рода делах. Всегда это знал и до сих пор думал, что все только к лучшему. Но оказалось не так.

А вслух произнес:

– Похоже, рыбалка и стихи отменяются. Поехали домой сушиться.

В электричке молчал, совершенно потрясенный силой собственного отчаяния. Прежде не представлял, что в одного человека может поместиться столько горя сразу. Да еще и практически без повода. Думал: «Ну ладно, предположим, с нами случилось что-то невероятное. То есть не «что-то», а совершенно конкретные зеркальные небеса. Скорее всего просто примерещились – всем троим сразу, ну да, с нами и раньше подобные штуки случались. А даже если не примерещились, если были на самом деле – о чем горевать человеку, чудом оказавшемуся в каком-то неведомом измерении и благополучно вернувшемуся оттуда домой? Наоборот, радоваться надо, что все так отлично закончилось, и теперь мы вместе едем в Одессу, где можно будет купить сигареты и сразу же к Галке – греться, сушиться, обедать, открыть пару бутылок вина, и продолжение вечера тебе, не сомневаюсь, понравится, нравилось же до сих пор…»

На этом месте чуть не заплакал: «Болван, кого ты решил обдурить? Твоя родина, подлинное бытие – там, под зеркальными небесами. А этот дурацкий поезд, рельсы, травы, деревья, дома за окнами, мокрые башмаки – просто наваждение, чей-то горячечный бред, разновидность небытия, и ты – его часть, такая же бессмысленная глупость, как все остальное, просто теперь ты это знаешь, а раньше не знал. Так было гораздо проще, не спорю».

Уже на подъезде к Одессе, когда электричка остановилась на станции Сухой Лиман, Марик, отвернувшись к окну, сказал:

– Оно же было… не настоящее! Мы же сами все это выдумали – Лейн, и много чего еще. Вы что, не помните? На самом деле никакого Лейна нет. И никогда не было. Только слова в тетрадке, карты, картинки, надписи на стенах. Просто наша игра! Поэтому я не захотел там оставаться. Мы бы тогда… Нас бы тоже сразу не стало. Как будто мы выдумали сами себя. Я так не могу!

Не стал возражать, потому что если бы начал говорить, чего доброго, потерял бы контроль над собой, и тогда неизвестно, что стало бы с растерянным рыжим Марко, теплой и темной Мэй, теткой с лукошком, полным пищащих цыплят, седым стариком в дальнем конце вагона, поездом, который уже отъезжал от Сухого Лимана, и будкой смотрителя станции, оставшейся позади, ее интересы тоже надо принять во внимание – просто так, за компанию, «до кучи», как здесь говорят. А так сидел себе и сидел, молча разглядывал руки, никого не убил, и правильно сделал – мы все и так в одной лодке, уже почти мертвецы.

Поэтому Марику ответила только Мэй.

– Песок там был совершенно настоящий, – спокойно сказала она. – И вода в море настоящая, мокрая и соленая. А небо – оно, конечно, далеко, не пощупаешь. Но уверена, оно тоже было настоящее. И мы тоже. Я об ракушку поцарапалась, пока мы там сидели. Видишь, вот царапина, – и сунула Марику под нос тонкую шоколадную руку. – Настоящая, до сих пор саднит. Я бы, честно говоря, совсем не прочь там остаться, Лейн – мой самый любимый из всех наших городов. Я как-то даже привыкла думать, что на самом деле оттуда родом, просто меня, например, похитили в детстве цыгане. Или сама заблудилась… Короче, не важно. Нет, так нет. Значит, не получилось, идем дальше. Вернее, едем. Скоро уже приедем, будем сушиться и жрать. Не изводись, Маркин, все хорошо.

Больше на эту тему не говорили. Как будто не было ничего. Хотя все трое, конечно, знали, что было. И Марик знал, просто не мог не знать что все испортил, отменил невероятное чудо, единственное, ради которого они родились, впервые позволив страху взять над ним верх – в самый главный момент их общей, одной на троих жизни.

А потом началась совсем другая жизнь, у каждого – своя. Хотя друзьями, конечно, остались, не вопрос. И новыми не обзавелись, потому что все место в сердце по-прежнему было занято друг другом. И даже разъехавшись по разным городам – не то чтобы намеренно, просто повинуясь центробежной силе судьбы – чуть ли не каждый день выбирали время поговорить по телефону или хотя бы написать электронное письмо. А позже, когда появился скайп, могли болтать друг с другом часами, забив на все свои, теоретически, неотложные дела. И встречались как минимум несколько раз в год, мотались друг к другу в отпуск, а то и просто на выходные, благо заработков наконец-то стало хватать на путешествия самолетами, даже если покупать билет в самый последний момент, внезапно, за пару часов до вылета, по велению то ли сердца, то ли некоей потусторонней вожжи, которая всегда рядом с нами, где-нибудь под хвостом.

– Я уже испугалась, что ты просто взял и исчез, – сказала Мэй, накидывая ему на плечи прихваченное из гардероба пальто. – Что, например, эта твоя красивая женщина-консул вопреки моим аргументам оказалась не ангелом, а все-таки Снежной королевой. Усадила тебя в свои белые сани, поцеловала – и все, привет, увезла. И ты никогда не вернешься. Правда, у меня в запасе есть целый отпуск, чтобы смотаться в Лапландию и организовать там поход к Северному полюсу на оленях, а по дороге заодно отыскать тебя, но это я только теперь сообразила, увидев, что ты на месте, и успокоившись. Но слушай, сколько же ты успел выкурить за эту долгую вечность, пока я скучала над опустевшей тарелкой? Полпачки?

Молча показал ей так и не прикуренную сигарету. Потом подмигнул:

– Я же у нас все-таки безумный гений, а не просто так хрен с горы. Имею полное право в любой момент замечтаться и впасть в прострацию. Мне даже слюни пускать дозволено великодушной природой – если вдруг выяснится, что подобная неопрятность способствует вдохновению. Представляешь, как здорово будет тебе у меня в гостях?

Рассмеялась и обняла его крепко-крепко, даже ребра жалобно хрустнули. Сказала:

– Заранее предвкушаю. У меня в телефоне отличная камера, буду круглосуточно постить в инстаграм скандальный репортаж «Будни гения». Прославлюсь, возможно, даже разбогатею – чем черт не шутит. И уж тогда заживем! Пошли?

Кивнул:

– Пошли, поищем консульство Лейна. Во сне не могло присниться, что однажды произнесу что-то подобное вслух. И при этом в моих словах будет хоть какой-нибудь смысл… Ладно, для начала нам предстоит переправиться через большую реку, то есть, пардон, канал. Но все равно по мосту. Хулы, я надеюсь, не будет. А ты, если знаешь город, возможно, сообразишь, как попасть отсюда на улицу – как же ее? – а, точно! Какого-то там Барона. А то я нас, пожалуй, такими кругами стану водить – к ночи не доберемся.