Но не забывай — время пошло. И его мало.

Он по-военному развернулся и, не оглядываясь, зашагал к двери. А я молча смотрел ему в спину, отрешённо вращал блюдце с так и не тронутой чашкой кофе и размышлял.

В каком-то смысле капитан, несомненно, прав. Опыт — это такая штука, которая появляется как раз после того, как была нужна. И опыт у него есть. Он этот опыт наработал через синяки и шишки. Через тысячи часов тренировок и практики, через настоящие, а не виртуальные боевые столкновение, и через боль потерь. Для своего возраста он немало хлебнул лиха. Он видел столько, сколько многие пилоты его возраста никогда не видели и никогда не увидят. И он, очевидно, может меня многому научить. Если рассматривать его предложение с высоты собственной колокольни, сотрудничество с таким человеком пойдёт мне только на пользу. Глупо отказываться от подобной возможности.

Но с другой стороны, есть вещи куда более важные. Во всяком случае, для меня.

Я старался никогда никого не подводить. Старался ответственно относиться к своим обязанностям. Я сам выбрал эту стезю, сам решил довериться тем, кто, в итоге, стал моими друзьями. Старался не только не ошибаться, но и делать так, чтобы моё присутствие в звене делало его лучше. Делало его сильнее. Я не пытался брать на себя слишком много, но всегда был готов подключиться. Дать совет Лёхе или Илье. И я ни сколько не сомневался, что они меня выслушают. Что относятся ко мне не как к придатку, а как к полноправному члену коллектива. Коллектива, где все равны и всегда пойдут друг другу навстречу. Чем-то пожертвуют даже, если на то будет необходимость.

В звене капитана Гринёва, я был уверен, всё будет наоборот. Я ни секунды не сомневался, что волюнтаризм — это его кредо, как командира. К моему мнению или к мнению второго пилота в звене он не станет прислушиваться. Я буду обречён выполнять приказы, постоянно получать нагоняи и чувствовать себя нерадивым школьником. И пусть он в какой-то степени прав на счёт шансов выживания, мне надо хорошо подумать: хочу ли я быть всего лишь деталью механизма, или дружба всё же превыше всего. Над этими двумя вопросами я поразмышляю, когда останусь наедине с самим собой.

Глава 19. Никита

Два дня спустя. Лейтенант Терехов Никита Олегович.

Крайние два дня я был сам не свой, как говорится. Ребята требовали отчёта о том, как прошёл тет с Гринёвым, а я лишь отговаривался дежурными фразами. Пытался юморить и ничем не демонстрировать, что слова героя России заставили меня по-иному посмотреть на происходящее. Сам себе я признавался, что чувствовал смятение. Но тщательно скрывал его от других.

И сейчас, ранним утром того самого Дня Открытых Дверей, я продолжал мучиться. Я стоял перед выбором с большой буквы "В". Мои друзья, видимо что-то почувствовав, вели себя настороженно и молчаливо. Даже Лёха не брызжил энергией. Я заметил, как он недовольно поглядывает на меня, словно подозревает в чём-то нехорошем. А Илья, застилая постель, хмуро кривился. Он всегда был весьма впечатлительным и всё принимал слишком близко к сердцу. К дружбе он относился крайне серьёзно и был готов жертвовать своими интересами ради нас. Хотел лишь, чтобы это было не напрасно. Чтобы мы продолжали оставаться вместе.

Но, хоть мы никогда ничего друг от друга не скрывали, о результатах встречи с капитаном я всё же предпочёл умолчать. Мне казалось, это касается лишь меня, а никого другого. Видимо поэтому, сейчас мои друзья испытывали ко мне недоверие. Не пытались давить и вызвать на разговор, а впервые засомневались.

Но здесь ничего поделать было нельзя. Я не мог просто так взять и отказаться. И не мог просто так согласиться. Всё же с парнями вместе мы отлетали не одну тысячу километров. Прошли через огонь, воду и сейчас, вроде как, проходим через медные трубы. Я без колебаний мог доверить им свою жизнь, а они, уверен, доверяли мне. Но слова капитана Гринёва не выходили из моей головы. Когда я отключал эмоции и начинал мыслить логически, иного выбора, кроме перехода в другое звено, не видел.

Правда, едва отворились двери комфортабельного автобуса, я забыл обо всём на свете. Когда я увидел слегка располневшее лицо жены — щёки, как у хомячка, вызвали на моём лице умилительную улыбку — и пузико, спрятанное за краями дорогого пальто, я обо всём забыл. В кои-то веки я мог сосредоточиться на том, что действительно важно.

Таня спрыгнула со последней ступеньки и повисла у меня на шее. Сжала так крепко, что мне показалось, что я сейчас задохнусь. Не только от обнимашек, но и от переполнявших меня чувств.

— Как долетели? — это первые слова, которые мне удалось из себя выжать.

— Всё нормально, сынок. Не переживай за нас, — отец стоял чуть в стороне, улыбался и не решался подойти. Он смотрел на нас с Таней и радовался.

— Ваши вояки любят комфорт, как и все обычные люди, — мама же не стала стесняться и полезла напролом. Он сжала в объятиях и меня, и Таню.

— Полегче! — весело воскликнула та. — А то прямо здесь кому-то придётся принимать роды!

— Ой, прости, девочка. Дай сына хоть расцелую, — и она действительно полезла целоваться, заставив меня по-настоящему смущаться.

— Мам, прекрати, — попросил я, украдкой смотря по сторонам. Но такие сцены происходили повсеместно. Автобусы всё прибывали и прибывали, исторгая наружу батальоны счастливых родственников.

— Я видела тебя по телеку! — восторженно пропищала Таня, перехватывая у матери инициативу. — Обалдеть! Герой! Прям герой!

— Здравствуй, Никита, — отец и мать Тани тоже прибыли. Я спросил, нужно ли на них заказывать билеты, и они с удовольствием согласились. Думаю, побывать здесь им было не менее интересно, чем дочери.

— Добрый день… А ты-то как сама? — я переключился на жену и погладил округлившийся живот. — Не тяжело ещё?

— Я живу в ванильных условиях, — в своём стиле ответила Таня. Она улыбалась, целовала меня в щёки и шутила. — Нет, я серьёзно. Ни в чём нужды не испытываю, за мной приглядывает куча народу… Ну, действительно! Проходу нет от будущих тётек и дядек, подруг и этих…, - она показала язык своим улыбающимся родителям. — Кто вскоре станет бабушками и дедушками.

— Мы делаем всё возможное, — скромно потупив взгляд, произнёс её отец.

— Давайте, наверное, отсюда уйдём, — мой отец окинул взглядом вавилонское столпотворение, где с каждой минутой усиливался гул не только от прибывавших автобусов, но и от поздравлений, всхлипываний и слёз. — Есть место