– Колл, мальчик бредит, но ты-то! Ты хочешь, чтобы я своими руками отдал его Манавидану на расправу?! Мне мало смерти Ирба?!

– Дядя… я здесь долго не… проживу…

– Вот именно, – прорычал Колл. – Если ты не отправишь его по морю – он наверняка умрет здесь.

– А там…

– А в море или в Ирландии он рискует тем же. В Ворруд Манавидан не сунется, так что худшее, что грозит Друсту – тенью придти к Рианнон. Смерть его ждет везде – но за морем есть надежда выжить.

Марх покачал головой:

– Это безумие.

Колл хмыкнул:

– Не большее, чем отправлять юнца побеждать Гвидиона.

Ладья. Всё готово… хотя что там готовить? Запас пресной воды, несколько лепешек и твоя арфа.

Слишком мало, чтобы выжить.

Чтобы уповать на чудо – в самый раз.

Я несу тебя на руках. Ты такой легкий… еще мальчишка, в сущности.

Что я делаю?! Это безумие – отдать тебя на волю волн. Это медленная смерть…

Я сошел с ума. Я слушаюсь твоего бреда. Так же нельзя!

Но именно так и надо.

На тебе туника из шерсти Хен Вен. И золотой волос в ней. Ты ослушался меня, дерзкий юнец.

Какое это имеет значение – теперь? Но всё же я провожу пальцем по волосу, с укоризной смотрю на тебя. Будто нет ничего важнее того нарушения мой воли.

Ты говоришь еле слышно:

– Накажи меня за ослушание, дядя.

Я киваю:

– Когда вернешься – непременно накажу.

Когда вернешься…

Твои губы чуть растягиваются в улыбке. Я улыбаюсь в ответ.

Скалу сдвинуть проще.

…белее молока. Море вокруг меня – белее молока. Я стою в ладье… то есть лежу, но всё равно – стою.

Я оборачиваюсь и вижу: у берега море ярится, и на волне, как на скале, стоит огромный черный жеребец, он бьет копытами в воздухе, и от его яростного ржания осыпаются камни со скал.

Не тревожься, отец. Посмотри, это же так ясно: я вернусь.

Так был отмечен след Хен Вен по мягкой лесной земле. Так снегом был занесен путь Ллаунроддеда, даже если древнейший из сидхи шел по летним цветам. Так была проложена моя дорога в Гвинедд.

Вслушайся в звуки арфы, отец. Мне не нужно трогать струны, чтобы она пела. Ее голос чист и ясен: я движусь не прочь от Корнуолла, я возвращаюсь домой. Только вот путь мой пролегает через западный остров.

Ты еще накажешь меня за то, что я осмелился поднять золотой волос твоей невесты.

тихо тает туман

сплетаются белесые пряди

размывается молочная мгла

полнится песнью простор

светом слиты море с небом

спокойно вечному стоять на свете

возвращаться вечному млечным мороком

далека и мягка дорога мороков – не мраком, но светом устлана

нет моря, нет неба – лишь свет, лишь туман, лишь песнь переливается

легко плыть по радости

…Когда Манавидан очнулся – было уже поздно: волны выносили ладью Друста на ирландский берег.

Правда, владыка морей тотчас утешил себя: наследник Марха защищен священной бороздой даже в открытом море, его ладью невозможно было потопить, хобы и не играла там арфа Древнего.

В конце концов, всё не так плохо: Друст оказался в стране, где ему не простят убийство Мархальта, так что приемышу Марха отнюдь не повезло.

Разве что его, Манавидана, от хлопот избавили.

…Эссилт разбудил рассветный холод. Всё-таки лето уже кончилось, и пусть дни по-прежнему теплы, но ночи стали совсем другими.

Очаг догорел; ежиться под шкурами девушке не хотелось, и она решила прогнать холод холодом – пробежкой через туман.

Весь дом еще спал, Эссилт торопливо оделась и на цыпочках выскользнула в белую мглу.

Дорогу к морю она нашла бы и в кромешной тьме – впрочем, сейчас она бежала в кромешной белизне, если можно так сказать.

Под лучами восходящего солнца туман из белого становился золотым, оставаясь таким же плотным. Эссилт замерла: она стояла посреди сияния, в котором, однако, нельзя было увидеть ничего. Этот свет был сам по себе, у него не было источника, он не освещал ничего… он просто – был.

И маленькая дочь короля стояла посреди него.

И еще была – музыка. Тихая, почти неслышная за шумом прибоя.

Эссилт шла на звуки.

Туман редел, поднимался вверх. Волшебное царство света исчезло – просто рассвет над осенним морем.

И только музыка продолжала звучать.

Девушка шла вверх, к морю. Ей, родившейся и выросшей на этих берегах, не казалось странным, что к морю всегда нужно подниматься, долго идти на зеленый холм, который потом, словно ножом отрезанный, обрывается хищными сколами скал, будто кто-то пропахал исполинским плугом борозду, отделив земли Мунстера от моря.

Или и вправду это – след священной борозды.

Эссилт почти взбежала на самую кромку утеса. Туман – рассеялся. Впереди расстилался неимоверный сияющий простор – океан, пробуждающийся навстречу новому дню. Эссилт рассмеялась от счастья; вознесенная над этим бескрайним серебряным сиянием, она, казалось, сейчас сама полетит как птица навстречу солнцу, полетит над морем, над миром, полетит по музыке, как зверь бежит по запаху, полетит туда, где под ее пальцами заклятья будут сплетаться, как нити в узоре, полети-и-ит…

Но музыка, едва слышно звучавшая, смолкла. И это вернуло девушку в мир людей.

Она взглянула вниз – и увидела.

К берегу прибило лодку. В ней лежал арфист, и пальцы его бессильно упали на еще дрожащие струны.

Эссилт на миг задохнулась. Она – здесь, на зеленом холме, среди густой травы и цветов. Он – внизу, среди темных, кроваво-красных скал, на узкой, как лезвие серпа, полоске песка. На ней он висит, как на ниточке… вот-вот лодку смоет – обратно, на прибрежные скалы…

Надо было спуститься – немедленно! Но как? По этому обрыву даже опытный воин не рискнул бы…

Неважно. Для дочери короля, только что мечтавшей о полете над миром, невозможного сейчас не было. Она просто знала – она спустится.

Шаг. Другой. Третий.

Будто исполин, пропахавший священный вал, сейчас подставлял ей свои ладони. Красно-коричневые, каменные ладони. Шаг с одной на другую, ухватиться за палец – так слезть удобнее, и так вдоль всего обрыва – с левой на правую, с правой – на левую. Лезь, малышка, лезь, я тебе помогу…