Я отстранилась и уперлась лбом в стекло с моей стороны.

– Ну тогда поехали ко мне, – сказал он, заводя машину.

По дороге я думала о своей встрече с викарием. В ризнице было холодно, как в погребе: отопление шалило, и две спирали старого электрообогревателя не могли противостоять промозглой февральской сырости. Мы сидели, не снимая пальто и шарфов, а викарий был еще в твидовой кепке и перчатках без пальцев. Я начала с того, что показала ему краткое заявление свидетеля, составленное от его имени, где перечислялись факты, упомянутые им в прошлую встречу. Викарий прочитал показания и положил листок на стол перед собой, сложив руки сверху.

– Боюсь, я не смогу это подписать в нынешнем виде.

– Отчего же?

– Не то чтобы я с чем-то здесь не согласен, просто если мне придется давать показания в связи с вашим иском, необходимо включить еще одну деталь.

– И эта деталь?..

– Если говорить без долгих околичностей, Сьюзен, ваша матушка была очень подавлена в последние месяцы жизни. У нее была тайна. Она предчувствовала, что скоро встретится с Создателем, и мучилась сомнениями, открыться вам или нет. Могу я спросить, вы когда-нибудь видели ваше свидетельство о рождении?

– Нет, – ответила я. – Моя мать потеряла его много лет назад.

А я так и не удосужилась запросить копию. Полагаю, мне пришлось бы это сделать, если бы я собирала документы для заграничного паспорта или водительских прав, но мне ни разу не захотелось получить ни то ни другое.

– Но какое отношение это имеет к моему иску?

– Ваша матушка не потеряла свидетельство, а спрятала его.

– С какой стати ей это делать?

– Она не хотела, чтобы оно случайно попалось вам на глаза, потому что тогда вы бы узнали, что родила вас не Патриция Грин. Дорогая, мне очень не хочется вам это говорить, но вас удочерили, когда вам было всего несколько недель от роду.

– Ха! Она точно съехала с катушек, – отрезала я. – Мама действительно решила, что не рожала меня?

– Она отнюдь не заблуждалась. Мы много говорили о моральной дилемме – скрывать от вас и дальше или причинить огромную боль, открыв правду. История, рассказанная вашей матушкой, слишком правдоподобна и убедительна, чтобы быть плодом воображения. Представляю, какой это для вас шок…

– Неправда. Это ложь! Я бы знала, если бы меня удочерили, я бы что-то почувствовала! Люди всегда отмечали, как я внешне похожа на родителей! Где доказательства? Ведь это всего лишь ваши слова! Откуда мне знать, может, вы все сочинили!

– Если вам трудно принять правду – и я прекрасно понимаю, почему, – не угодно ли взглянуть на свидетельство о рождении? Ваша матушка открыла мне, где она его прятала. Мне кажется, она предчувствовала, что может возникнуть такая ситуация.

– В таком случае где оно?

– В ее шкатулке с драгоценностями. Матерчатое дно вынимается… Ваша матушка положила документ туда. Клянусь вам, я искренне сокрушен…

– И поделом, раз распространяете возмутительные выдумки, не проверив фактов! Это недостойно вашего положения! Я подам официальную жалобу епископу, в синод или кому там полагается…

Я схватила неподписанные показания, по-прежнему лежавшие перед викарием, и поспешила к выходу.

В холле меня прежде всего охватило тепло, особенно приятное после промерзшей ризницы и продуваемой сквозняками кабины фургона, и лишь потом я почувствовала запах краски, лака для дерева и обойного клея. Дом из пустой скорлупы превратился в нечто напоминающее человеческое жилье.

– Мне нужно позвонить, – сказала я Робу, отдавая ему пальто.

– Из гостиной звони. Я пока чайник поставлю.

Мне пришлось выдержать минимум десять гудков мобильного телефона Кейт. Наконец она ответила.

– Мне от вас нужна услуга, – начала я. – Возьмите, пожалуйста, запасной ключ, войдите в мою квартиру и достаньте шкатулку с верхней полки книжного шкафа.

– Без проблем, подождите минутку!

Я слышала звон ключей, шаги по лестнице, звук отпираемых замков и писк выключаемой сигнализации.

– Так, шкатулку нашла. Что мне с ней сделать?

– Выньте верхнее отделение, вытряхните все из нижнего и проверьте, вынимается ли дно.

В трубке послышались шорохи.

– Да, вынимается. Под ним сложенный листок. О, чье-то свидетельство о рождении!

У меня застучало сердце, ладони вспотели. На мгновение я побоялась выронить телефон.

– Можете развернуть и прочесть имена ребенка и родителей?

– Ребенок Сьюзен Мэри Грин… О, это же ваше свидетельство! Имя матери – Сильвия Грейнджер. В графе «отец» пусто. Сьюзен, а что происходит? С вами все в порядке?

– Благодарю вас, Кейт, – проговорила я. – Сложите, пожалуйста, все обратно и заприте квартиру…

Я нажала отбой. Меня тошнило, комната вокруг расплывалась, как акварельные краски, сливающиеся друг с другом. Я опустилась в кресло и подалась вперед, опустив голову на руки.

Все понемногу начало вновь обретать четкость, когда вошел Роб, неся поднос с металлическим чайником, разнокалиберные кружки и пакет шоколадного печенья.

– Сейчас тебе полегчает, – пообещал он, ставя поднос на низкий столик, но поглядел на меня и понял: не полегчает. – Хочешь поговорить?

– Мне нехорошо. Можно я где-нибудь прилягу? Ненадолго?

– Ребенок решил появиться на свет в Бирмингеме?

– Нет, не то. Мне просто нужно отдохнуть.

Роб отвел меня наверх, сказав, что там только одна кровать, но я смело могу на нее ложиться. Обстановка была спартанской – только что отделанной комнате еще предстояло обрести свое лицо. Единственное, что выдавало ее хозяина, – груда книг по садоводству на тумбочке у кровати. Откинув одеяло, Роб помог мне разуться.

– Я позвоню твоей тетке и предупрежу, что ты не приедешь. У меня где-то есть ее номер с тех пор, как она хотела, чтобы я переделал ей сад. Отсыпайся. Если что, я внизу.

Я закрыла глаза, но в висках так стучала кровь, что отдохнуть не было никакой возможности. Моя тетка – это моя мать, а моя мать – моя тетка; отец мне вообще не родня. Это не укладывалось в голове. Ну-ка попробуем разобраться. Тетка Сильвия на пятнадцать лет моложе моей матери, стало быть, она зачала меня в семнадцать лет, задолго до своей свадьбы с дядей Фрэнком. Моей матери тогда было за тридцать, они с моим отцом уже шесть лет жили вместе. Я не могла понять, как тетка Сильвия решилась отдать своего ребенка, девочку, которую выносила, как я сейчас вынашиваю свою. И еще я никак не могла уразуметь, для чего родители взяли к себе чужого ребенка. И зачем было хранить все это в секрете? У меня ни разу в жизни не возникло впечатления – я имею в виду, ни отец, ни мать, ни тетка не дали мне понять, – что нас связывают иные отношения, чем принято считать. Да, тетка Сильвия наезжала к нам с раздражающей регулярностью, но они с сестрой действительно были очень дружны. Она всегда живо интересовалась мной, но я относила это на счет ее любопытной натуры. Тетка Сильвия глупая, тщеславная, самовлюбленная клуша. Мысль о том, что я ее дочь, повергала меня в ужас. Мое детство – все, что мне было сделано или сказано, все, что я испытала и перечувствовала, – все оказалось ложью.