Тетка Сильвия наконец замолчала, видимо, ожидая от меня реакции, но я была точно статуя, вырезанная изо льда. Рассказ о моем зачатии отдавался в голове эхом, точно край ледника обвалился в океан. Кровь превратилась в замерзшую реку, льдинки боли пронизывали голову и кололи глаза изнутри и корни зубов.

– Ты же понимаешь, Сьюзен, да? Скажи, что понимаешь! Скажи, что ты не держишь на меня обиды. Я рада, что ты все узнала, правда рада! Это может стать новым стартом, раз все вышло наружу…

Она схватила меня за локоть. В ее глазах читалась мольба.

– Вы очень ясно изложили факты. – Меня передернуло. – Но, пожалуйста, не ждите, что я скажу – вам не в чем себя винить.

– Сьюзен, ты не понимаешь, как жили в те годы! Ребенок без мужа – это был несмываемый позор! Может, в Лондоне или в богемных кругах к этому относились иначе, но там, где жили мы, родители не смогли бы заткнуть все рты.

– Я все понимаю, я не глупая, но я также знаю и вас! Вы всегда были вертихвосткой, вы поздороваться с мужчиной не можете, не пустив в ход свои женские чары! Это все знают. Вы завидовали старшей сестре и хотели того, что было у нее. Вы соблазнили моего отца, когда его самоконтроль был ослаблен алкоголем, а потом проявили бесхребетность, отказавшись расхлебывать последствия своего легкомыслия. Да, я понимаю. Я все понимаю!

– Сьюзен, все было совсем не так!

Я отчаянно хотела уйти как можно дальше от этой женщины, которой будто было невдомек, что она натворила. Я игнорировала ее жалостный вопль и взглянула на запястье: я пробыла в бунгало почти два часа. Как нельзя вовремя дверной звонок – куранты Биг-Бена – эхом отдался в холле. Я рывком встала из плетеного кресла, вышла в гостиную и направилась к гардеробной. Тетка Сильвия трусила сзади.

– Останься, дорогая, давай еще поговорим!

– Мы сказали все, что было сказать, – отрезала я, кое-как натягивая ставшее слишком узким пальто.

– Как же так, мы едва начали! Не уходи, попроси Роба приехать попозже! Я приготовлю нам поесть.

Я отрицательно покачала головой и прошла мимо тетки к выходу.

– Сделанного не переделаешь. Каждое действие вызывает равное противодействие. Вы от меня отказались, а сейчас я поступлю так же.

Пока мы ехали к вокзалу, Роб допытывался, почему я так решительно повела его к фургону, едва открыв входную дверь, и почему лицо моей тетки напоминало оплывшую свечу. Я ответила, что это последствия небольшого экскурса в семейную историю. Роб догадался, что я сказала не все.

– Я выслушаю тебя в любой момент, когда ты будешь готова поделиться.

Долго же ему придется ждать… Чтобы избежать дальнейших расспросов о том, что случилось в доме тетки Сильвии, я спросила Роба о саде, куда он отправился утром. Роб мгновенно оседлал любимого конька и еще расписывал сад с ужасающей скрупулезностью, когда впереди показался Бирмингем.

На многоэтажной парковке Роб выключил мотор и повернулся ко мне в полумраке:

– Сьюзен, прежде чем ты поедешь, у меня к тебе будет предложение. Может, момент не самый подходящий, но «колеблющийся теряет все», как говорит пословица. То, что произошло вчера ночью, придало мне уверенности.

– Вчера ночью ничего не произошло, за исключением того, что мы спали в непосредственной близости друг от друга! Точнее, ты спал, а я ворочалась и металась.

– Хорошо, хорошо, но послушай. Ты знаешь, я многое передумал после встречи с Элисон. Я будто много месяцев ходил в шорах и тут наконец-то их снял и увидел все как есть.

– Роб, у меня довольно мало времени. Переходи к делу, пожалуйста.

– О’кей, хорошо. – Он глубоко вздохнул. – Я тебе уже говорил, что подумываю перебраться в Лондон и объединить свой бизнес с фирмой моего приятеля.

– Говорил.

– А что ты скажешь, если мы с тобой съедемся?

– Что за чушь ты несешь?!

– Сперва можем что-нибудь снять, если тебя беспокоит серьезность моих намерений. Ты уже наверняка поняла, как я к тебе отношусь, и мне кажется, что ты чувствуешь ко мне то же самое. Да, мы общаемся всего несколько месяцев, но ведь, как говорится, не то хорошо, что хорошо, а то, что кому нравится! Мы очень разные, но здорово дополняем друг друга. Знаешь выражение «целое больше, чем сумма его частей»? Это про нас. Ты очень подходишь мне, а я ну просто отлично подхожу тебе. В нашем возрасте к чему зря время терять?

Вот только этого мне и не хватало: я чувствовала себя как осажденный под обстрелом от все новых сюрпризов, валившихся мне на голову. Я не знала, сколько еще выдержу. Как никогда далекая от планов обзавестись спутником жизни, я мечтала только об одном: добраться домой, запереть дверь, выключить телефон и отгородиться от внешнего мира. Последние события лишний раз доказали то, что я давно знала: людям доверять нельзя.

– Бред, – искренне сказала я, судорожно отстегивая ремень безопасности.

– Знаю, но давай попробуем?

– Да отчего ты решил, что я захочу поселиться с тобой под одной крышей, когда меня отродясь не посещало желание разделить свою жизнь с другим человеком? Мне вполне комфортно наедине с собой. Я ценю мою независимость, я люблю поступать по-своему. Я не хочу, чтобы такой неуклюжий великан устраивал беспорядок в моем доме и путался под ногами. Пусть мы с тобой поладили, но отчего ты возомнил, будто я питаю к тебе еще какие-то чувства? Роб, у меня поезд через пятнадцать минут. Мне все это сто лет не сдалось.

С трудом нагнувшись, я достала сумку из-под ног и распахнула дверцу фургона.

– Гляжу, ты не сказала нет!

– Нет. Ни при каких обстоятельствах. Окончательное и бесповоротное «нет». Достаточно с тебя?

25

Мне бы радоваться долгожданному отпуску – не нужно больше втискивать мой колоссальный живот в переполненные поезда, не нужно терпеть идиотские заскоки и глупейшую болтовню коллег, наконец-то вдоволь времени на собственные интересы. Однако я оказалась в каком-то переходном состоянии неопределенности: не могу придумать, чем занять ставшие бесконечными пустые дни. В этом месяце, если все пройдет хорошо, я стану матерью крошечной дочери. Мне казалось, подобающее чувство в преддверии подобного события – нервное, взволнованное ожидание, но я почти не думаю о родах. Как можно задумываться о будущем, находясь в ловушке прошлого?

Еще недавно я изведала дно всепоглощающего отчаянья, однако утром после возвращения из Бирмингема я проснулась с неожиданной бодростью, злостью и воодушевлением. Пора брать дела под свой контроль. В суде я нанесу противникам сокрушительный удар, добьюсь продажи дома и имущества и заживу дальше, освободившись от последних оставшихся привязок к моей родне и прошлому. Чисто, быстро, хладнокровно. Я выслала свидетельские показания Маргарет, которая подписала и вернула их за два дня, и забросала имейлами поверенного Бринкворта и стряпчих моего брата из фирмы «Лосон, Ло и К°». Я приложила копии самых изобличающих страниц из медицинской карты (относительно официального диагноза матери и инвалидизирующих симптомов заболевания) и показания тетки Сильвии и Маргарет. Я известила поверенного Бринкворта, что собранная мною информация демонстрирует вопиющую профессиональную халатность с его стороны, когда он выполнил распоряжения моей матери, не заручившись подтверждением лечащего врача, что она отдает себе отчет в своих действиях. Я сказала, что о валидности теперь не может быть и речи: суд никогда не признает завещание, написанное пожилой леди с сосудистой деменцией. В имейле «Лосону, Ло и К°» я подчеркнула, что, согласно записям в медкарте, их клиент прекрасно знал о диагнозе и понимал, что больная легко поддастся давлению с его стороны; при этом Эдвард утаил информацию о заболевании матери. В свете представленных мной доказательств суд весьма недоверчиво отнесется к завещанию, где Эдварду обеспечена бóльшая доля, нежели его сестре. Я потребовала, чтобы поверенный Бринкворт и «Лосон, Ло и К°» прекратили играть в игры и признали поражение. Я была абсолютно уверена, что они так и сделают, – ведь мои доказательства развалили их аргументацию, и уже поздравляла себя с прекрасно проделанной работой. Если кто-нибудь думал, что я, покорная жертва чужой халатности или предательства, буду сидеть сложа руки, глядя, как вершится несправедливость, они жестоко просчитались.