Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть отдельный трогательный стенд, на полках которого – фотографии младенцев. Сад младенцев! Целый земной шар, засаженный нами!
Есть и особый стенд, к которому нас обязательно подводили в детстве во время первой экскурсии: «Лицо позора».
На нем фотографии казненных за неверность, неблагодарность или за другой из десяти грехов, которые строго наказываются по Уставу нашего заведения.
Сказав о грехах, стоит сказать о добродетелях. Эти понятия тесно связаны между собой. То есть, сказав «А», должен знать и «Б»! В данном случае – наоборот. «А» – это добродетели, «Б» – грехи.
Что касается перечня первых – это ясно как дважды два.
Ведь все десять заповедей, из которых состоит наш Устав, выписаны и нарисованы известным художником, отделаны широкой извилистой рамой, покрытой трехмиллиметровой позолотой. Этот Устав висит в нашем холле на самом видном месте – там, где во время утренних линеек стоит госпожа Директриса.
Мы быстро запечатлели в памяти каждое из этих простых десяти слов. Наши глаза постоянно наталкивались на них в любом уголке лицея.
Мы пели их, как песню, даже тогда, когда были совсем маленькими и еще плакали ночью по родному дому:
Благодарность.
Уважение.
Послушание.
Молчание.
Терпение.
Служение.
Усердие.
Верность.
Заботливость.
Хозяйственность.
Все эти простые и понятные слова украшены золотыми виньетками, усажены вылепленными из глины птичками и увиты цветами.
Первой нашей вышивкой на первом же уроке труда были именно они – точная копия этой изысканной каллиграфии.
Каждая из нас прилежно хранит эту вышивку и должна будет потом (после выпуска) повесить ее в собственном доме. Это засвидетельствует принадлежность к ордену, к нашему любимому ЛПЖ. По ней мы потом будем узнавать друг друга. И она же станет неким пропуском в это заведение для наших будущих дочерей.
По крайней мере, у моей мамы такая вышивка висела и, наверное, до сих пор висит над плитой.
Такая была и у бабушки… Хотя я их совсем-совсем не помню. И наверное, никогда уже не увижу, ведь вскоре буду служить только одному человеку – своему мужу, которого пока еще не знаю. Думаю, что они прожили счастливую, беззаботную и праведную жизнь.
Такую проживу и я. И сто пятьдесят остальных моих однокашниц, имеющих счастье учиться здесь.
А это действительно счастье.
У нас тут культ счастья и радости. Нас приучают к нему с малых лет, с того самого дня, как за родителями закрываются высокие ворота и кое-кто из самых слабонервных начинает отчаянно реветь. Признаюсь, я тоже немного покапризничала, пока ласковая рука госпожи Директрисы не легла на мою головку.
– Не плачь, Пат, – сказала она. – Сейчас будет немного горько, но потом – сладко. Ты их быстро забудешь.
И я почти сразу перестала всхлипывать. Сладко мне не стало. Зато приятная истома от ее прикосновения разлилась по телу. Госпожа Директриса, взяв меня на крылья, полетела со мной в спальню, закутала в одеяла и растворилась в пространстве, оставив за собой разноцветные круги, которые возникают на поверхности воды. И я сразу поняла, что со мной теперь все будет в порядке.
Вся атмосфера ЛПЖ была насыщена сладким ароматом счастья и радости. Каждое утро на общей линейке, в том же просторном зале, где висел наш Устав, мы прямо из воздуха получали порцию добра.
В уютном полумраке госпожа Директриса произносила свои ежеутренние речи, а мы дышали и не могли надышаться тем особенным воздухом, которым были пропитаны обитые бархатом стены.
Ну вот, дорогой дневник, я и устала.
Не знаю, все ли правильно написала. Присутствуют ли в этом тексте метафоры и сравнения, правильно ли построены предложения. Нет ли чего-то лишнего.
Но госпожа Директриса велит писать все, что мы думаем.
Все, за чем наблюдаем. Все, что кажется нам подозрительным.
Все, что потом будет тщательно проверять комиссия экспертов во время нашего выпуска в большую жизнь. И будет решать, достойны ли мы пойти в большое плавание, или претенденту на нашу благосклонность еще надо подождать, пока мы не исправим свои ошибки, записанные сюда.
Я надеюсь, что у меня их не будет. Я отличница. И цветных порицаний у меня не так уж и много!
Итак, до вечера, дорогой дневник!
Сейчас начинается прекрасное утро. И настанет прекрасный день.
Продолжение следует…
Дорогой дневник…
Действительно, вчера был насыщенный день.
Настолько насыщенный, что вечером я даже забыла коснуться твоей такой приятной блестящей обложки. Даже растерялась, как все это выложить в точном хронологическом порядке. Поскольку сразу хочется написать об уроке «литсуда», о котором писала вчера.
Но это будет неправильное изложение событий с точки зрения хронологии!
Ведь до уроков были завтрак, зарядка, линейка, переход из дортуаров (так называются наши спальные комнаты) в здание школы и тому подобное.
А главное – еще было известие о смерти Тур…
И я все время об этом думаю.
Все-таки стоит начать с самого начала. Ой! Простите за тавтологию, госпожа Директриса. Чрезвычайно волнуюсь.
…Вчера я писала рано утром, пока девочки еще спали. Для справки: кроме меня, в дортуаре еще пятеро: Рив, Озу, Лил, Ита и Мия. Все мы – курсантки предпоследнего одиннадцатого класса. Одна четвертая класса – секстет. Шестерка то есть.
А я не забыла сказать, что каждый класс делится на секстеты, которые обозначаются по номерам наших дортуаров?!
Ну вот, опять придется начинать с экспозиции! Что я за дуреха?
Но ничего не поделаешь… Порядок есть порядок. И он должен быть во всем.
Итак, наш дортуар номер десять. Поэтому наш секстет – десятый.
На спортивных соревнованиях или выступлениях самодеятельности мы все делаем в таком же составе, который с начального класса не меняется.
Если конферансье или тренер объявляет: «Десятый секстет, ваш выход!», каждый знает, что речь идет именно о нас: Пат, Рив, Озу, Лил, Мии и Ите.
Соответственно в классе есть другие секстеты, с другими номерами.
Каждый секстет держится вместе.
В каждом есть свой лидер, свои отличницы и двоечницы. Конечно, на протяжении учебы расстановка сил меняется.
Обязанности каждой единицы секстета – следить за порядком, воспитывать друг друга собственным примером, быть безжалостной к проявлению грехов и стараться достичь как можно большей благодетельности.