— Пьетро, вы в самом деле готовы ехать к Северной армии?

— Я за вас отвечаю. Когда вы воссоединитесь с сыном, моя совесть будет спокойна.

— Вы ничего не сказали о маленьком Октавии.

— Мне нечего сказать. Когда грабили дворец, ни принца, ни охраны там уже не было.

— Так дворец разграблен?

— Иначе и быть не могло. Я бы сказал, что именно это позволило беженцам беспрепятственно дойти до ворот Лилий. Дальше ушедших защищал пожар.

— Во время мятежа в Эпинэ, — задумчиво произнесла графиня, — были вожаки. Я не про Ро и даже не про Карваля… Сплошь и рядом возникали заводилы, подбивавшие десяток-другой крестьян на бунт. Потом они становились либо сержантами, либо мародерами…

— Бунт в самом деле не может не породить вожаков. Если это бунт, а не чума.

— Вы не были в Нохе?

— Я провел там ночь. Вы подумали о свечении? Оно исчезло.

— А я провела ночь над поучениями Эрнани Последнего. Его высокопреосвященство угадал, они в самом деле хранились в гробнице. Вы читаете по-гальтарски?

— С трудом.

— Иссерциал у меня шел не в пример легче. Правда, я не видела его рукописей… Боюсь, я буду разбирать этот манускрипт месяцами.

— Я вряд ли смогу быть вам полезен… В этом.

— Очень жаль, — негромко посетовала Арлетта. — Знаете, а я ведь поняла, почему ваше лицо, когда вы стали военным, показалось мне знакомым. Конечно, все люди на кого-то похожи, особенно если смотрящий близорук и видит только основное… Сперва вы напомнили мне моих сыновей, потом я решила, что у вас больше общего с Аларконами…

Паузы графиня выдерживала мастерски, однако Пьетро и бровью не повел. Четок у хитреца больше не было, но руки спокойно лежали на коленях. Арлетта мысленно зааплодировала.

— Не знаю, на что списать ваше спокойствие. Мой старший не удивляется, дабы не решили, что его можно удивить, а младшие — когда знают, о чем речь. Я думаю, что вы знаете… До переноса Святого престола в Агарис и охоты на демонов художники и скульпторы молились на Диамни Коро. Гении были наперечет, но Савиньяк на портретах оставался Савиньяком, а Эпинэ — Эпинэ. Когда Анри-Гийом обиделся на признавших Франциска родичей и выставил их из портретной галереи, пустоты заполняли чем придется, лишь бы оно было древним. В ход шли не только предки, но и вассалы, главным образом Ариго, однако нашлась и парочка Гайярэ.

Ваш герб, сударь, не имели права разбивать. Герб с золотой выдрой на алом, рассеченном золотой молнией поле. «Предвещает возвращенье…» Граф Гайярэ, вы готовы вернуться?

4

Карту Нохи, совершенно бесполезную, он нарисовал по памяти. Ментор землеописания остался бы доволен, толку-то? Савиньяк отметил наиболее уязвимые места, потом места замеченных им схваток и расположение церковных гвардейцев. Что бы он делал в шкуре неведомого Левия или ставшего чужим Робера? Одна их ошибка была очевидной — из Торки, не из Олларии. Проэмперадор с кардиналом недооценили горожан. Лионель тоже недооценил бы, потому что слабый бросается на сильного либо от отчаянья, либо спьяну. Отчаянье, судя по письмам матери и рассказам Рудольфа, если и было, то зимой, а вот на опоенных самоубийцы с площади походили. Пьяному Рассанна по колено, а Сагранна по пояс, пьяный станет махать кулаками, не чувствуя боли, пока не свалится. Значит, пьяны, но чем? И куда девать Джаниса с его орлами?

«Висельники» — твари ночные, трусливые и хищные. Броситься в бой, защищая других, они в здравом уме не могут. Тоже перепились? Трезвые гвардейцы в стенах, колотящие друг друга пьяные на площади. В кабаках дерутся часто и порой насмерть, но разбойников убили не камни и топоры…

Лионель вынул маску — она была спокойна и совершенна, хоть сейчас на стену. Капуль-Гизайля бы сюда с его любовью к антикам, глядишь, что-нибудь бы да понял! Савиньяк всмотрелся в черные каменные глаза. Не карас, не черный агат и не обсидиан. Что-то вроде непостижимым образом почерневшего коралла… Оборотная сторона черна при серебряных глазах и отнюдь не кажется изнанкой, но как же барон жаждал заполучить пару к своей золотой редкости. Там — золото, здесь — серебро, и в придачу и к тому и к другому чернота. Зачем?

Вечерело, в комнату могли… могла зайти Фрида, и Савиньяк убрал так и не открывший своей тайны лик. Говорить о нем не хотелось, разве что с госпожой Арамона, но он выжал несчастную мать досуха. Если б только свести потустороннюю муть с уличными боями… Голый красавец из фонтана, Альдо, корона… Бред. Бред?! Подожги лекарский порошок, и в тигле начнет извиваться змея. Тоже бред, скажете? Нет, пепел…

Мысли нарезали круги вокруг Нохи, залитой то непонятной зеленью, то кровью. Если б упавшую среди сараев мать Селины вовремя не нашли, женщина исчезла бы, как исчезают уведенные выходцами, или тело осталось бы лежать? Мертвое тело, без ран и ушибов… Бездыханные трупы на перекрестках, которыми пугают кормилицы и няньки, — не родня ли они трупам на площади? Пусть площадь при желании можно назвать перекрестком, но заката не было, только солнце и мертвые «висельники». Отребье, за какими-то кошками сбежавшееся защищать эсператистов.

Уже знакомый скрип доказал, что маску он убрал не зря. Лионель поднял голову от карты, «узнал», встал, поклонился.

— Сегодня вы не в гостях? — улыбнулась Фрида. — Как мило…

— Я в гостях, — Савиньяк тоже улыбнулся, — у хозяев Бергмарк.

— И завтра уезжаете… В третий раз. Вы вернетесь.

— Возможно.

— Вам придется возвращаться, пока вы не поймете, что это судьба. Мы предназначены друг другу, как Манлий и Юлиана. Противиться этому глупо.

— Фрида, судьбы не существует. Есть не зависящие от нас обстоятельства, и есть наша воля. Из их столкновения рождается нечто, что часто называют судьбой, но мне больше нравится слово «жизнь».

— Вам просто не нравится признавать, что вы не свободны, женщине в этом смысле проще. Я никогда не была по-настоящему свободна, но подчиняться высшей воле не столь унизительно, как людям. Маркграфом нужно управлять, и меня во имя Талига отправили сюда. Мать, отец, Сильвестр… Люди. Я нужна для другого, большего, и мне послали вас. Почему вы не предлагаете мне вина?

— Хотите вина?

— И вина тоже. Судьба будет на нашей стороне. Нужно только не спорить с ней.

— Это невозможно, сударыня. По причине, которую я вам уже назвал. Судьбы не существует, но если б она была, я не позволил бы себя оседлать. Впрочем, это не повод не выпить за вас. Вы красивы, молоды, умны, так будьте же счастливы.

— Буду. — Дочь регента и супруга маркграфа осушила бокал и засмеялась. — Вместе с вами. Вам не нравится судьба, поговорим о любви.

— Зачем… говорить?

— Затем, что я не стану называть то, что нас связало, судьбой, потому что это можно назвать и любовью. В нее вы, надеюсь, верите?

— Я ее видел. В Савиньяке до восстания Борна и еще несколько раз.