— Вот что значит помогать мелкой дряни! Вы распустили чернь, молодой человек. Ракан не церемонился, и при нем было тихо.

— Дочь моя, — подоспевший Левий, хоть с трудом доставал Роберу до плеча, выглядел снисходящим до засевшей в карете грешницы, — не возводи хулу на спасших тебя, и Создатель тебя не осудит. Господин Проэмперадор, нас ждут более важные дела.

От неожиданности и возмущения Фукиано аж задохнулась, и Робер, воспользовавшись паузой, благополучно ретировался.

— Плохо, — сказал Левий, когда они отошли. — Отвратительно. Вчера вы явили себя истинным Проэмперадором, ваше главенство признали даже мои офицеры, а сегодня с виноватым видом слушаете старую дуру.

— Она во многом права.

— Возможно, она будет права зимой у камина. Если она, вы, я, Талиг, Церковь доживут до зимы. Оглядываться назад и копаться в ошибках сейчас могут одни дураки. Ваш долг — позаботиться о доверившихся вам людях и уведомить власти. Идемте.

— Куда?

— К реке, там все, кто на что-то способен, кроме южан. Они еще на тракте.

Тихую заводь обнимали ивы, на темно-зеленой воде важно лежали листья водяных лилий, среди них белел запоздалый цветок. Как бы он пошел Марианне…

— Добрый день, господа! — поздоровался Эпинэ.

— Приветствую, — по-алатски откликнулся Карой. За всех. Одиннадцать офицеров, пятерка полузнакомых горожан и одетый по-талигойски и к тому же стриженый казарон ограничились кто безмолвным военным приветствием, кто поклоном.

— Докладывайте, — велел неизвестно кому Робер. Откликнулся Блор.

— Монсеньор, — сообщил он, — народ продолжает прибывать. Люди выбирались из города мелкими группами, семьями и поодиночке, но вырвавшиеся так или иначе стягиваются к тракту. Разъезды заворачивают их сюда. При этом те, у кого поблизости имеются родственники или собственность, просят разрешения покинуть лагерь.

— Разрешите. — Пусть уходят. Они сами так решили, значит, о них заботиться не надо, но ведь еще сколько остается! Их надо кормить, успокаивать, куда-то вести… Куда-то? Тракт южный, значит, на юг, самое малое до Фрамбуа, где дорога раздваивается. — Мы слишком близко к Олларии, чтобы задерживаться. После обеда надо двигаться. В городе какая-то… скверна. Не стоит надеяться, что она развеется без следа. Что говорят вновь прибывшие?

— Их рассказы дополняют картину всеобщего помешательства. — Левий тронул пережившего безумную ночь голубка. — Господин Проэмперадор, выборные от беженцев просят их выслушать.

— Монсеньор, — тут же подал голос немолодой горожанин, кажется, трактирщик, кажется, Боннэ. — Мы собрались… Мы решили, лучше помогать военным, чем просто ждать от вас заботы! Мы никогда, никогда не забудем… Мы до конца жизни будем…

— Прекратите! — прикрикнул Иноходец и, боясь выдать отнюдь не проэмперадорские чувства, отвернулся к заводи. — О прошлом будем говорить… зимой у камина… А сейчас помогайте офицерам, у нас мало времени. Блор, вы временно замешаете генерала Карваля. Разберитесь с наличными силами и готовьтесь к выступлению. Новые назначения мы обговорили, так что вперед. Вы — человек опытный, что нужно, знаете. Ваше высокопреосвященство, я прошу вас взять на себя тылы. У вас есть подходящие люди?

— Капитан Агили.

— Пусть принимается за дело немедленно. Напоминаю, господа, после обеда мы выступаем, так что идите и займитесь делом. Ваше высокопреосвященство, господин Бурраз, Балинт, прошу вас задержаться. Нужно составить письмо регенту.

Проэмперадор победил сентиментального слабака — подступившие было слезы так и не вырвались на свободу. Только пить внезапно захотелось. Кромка берега была топкой, на ней росло что-то высокое, с бледно-розовыми соцветиями. Чавкая сапогами по грязи, Эпинэ вошел в заводь, наклонился, набрал пригоршню воды, выпил. Впереди качался одинокий белый цветок, дальше полоскали ветви ивы, за спиной ждали дела. Робер пригладил мокрой ладонью непривычно короткую шевелюру, заставляя себя вернуться, и тут за спиной раздался плеск.

— Сударь, — с тенью былого великолепия произнес тоже влезший в речку Бурраз, — вы называете алата Балинтом, а я для вас по-прежнему «господин». Это огорчительно.

Ставший ловушкой двор, огромный кагет с саблей, обреченный сгореть заживо тополь, почти обреченные люди, мертвый Жильбер, красные жаркие отсветы на стенах и на лицах… Это было? Это было вчера?!

— Лэйе Астрапэ! — Робер протянул казарону руку. — Мы в самом деле в… одной упряжке. И к кошкам дипломатию!

4

Ро рассказывал, как вскрывали гробницу Франциска, так рассказывал, что Арлетта будто сама видела, как разлетаются пестрые осколки, хлещет не самая виноватая кровь, змеятся по сдавшемуся наконец мрамору трещины. Альдо Сэц-Придд крушил с размахом — главным для него было ощутить себя победителем чужого величия. Дурак, бездарь и мерзавец, он начал войну с мертвецом и проиграл ее, но графиня Савиньяк ни с кем не воевала и не хотела разрушений, она всего лишь искала минувший Круг…

Трое солдат-южан осторожными ударами выбили закрывавшую вход плиту с именем Диамнида. Королеву Октавию защищала понсонья, того, кто лежал в Лаик, — лишь строки на древнегальтарском.

«Ураторе Кланниме, те урсти пентони меи нирати», — задумчиво прочла женщина, забрала у солдата фонарь и шагнула в темную дыру, опередив собиравшегося лезть первым коменданта.

Арлетта знала, что увидит. За две с лишним сотни лет до Эрнани конклав определил, какой быть усыпальнице влиятельного эсператиста, а хозяева Рафиано в те поры слыли таковыми. И очень запасливыми — склепов с избытком хватило и до конца Круга, и до конца веры. Любопытная, как кошка, Арлетта не могла не сунуть нос в пустующие склепы. Разные снаружи, внутри они были одинаковы, как ромашки на лугу. Мраморное основание для гроба, украшенное не подлежащим изменению орнаментом, в который вплетен вензель живущего Эсперадора. В ногах — скамья для бдящих, в головах — позолоченный язык пламени, в стены вделаны кольца для факелов, на полу — семь каменных ваз для цветов. Всё.

Протиснувшийся следом Сэц-Пуэн взял из рук графини фонарь; желтый свет робко погладил бронзовые накладки гроба. Пыли не было, но здесь ее не было нигде.

— Сударыня, — деловито спросил комендант, — это тоже надо открыть?

— Да, — подтвердила Арлетта, опускаясь на скамью. — Вам удастся обойтись без солдат?

Ему удалось. Гроб запирался, как шкатулка, и в замке по старой традиции был оставлен ключ. Те, кто хоронил брата Диамнида, не опасались грабителей. Арлетта Савиньяк долго смотрела на хилое тельце. Это мог быть как Эрнани, так и обычный, пусть и много проживший монах. Древние то ли боги, то ли демоны не пускали под эти своды тление, и время пощадило полуседые волосы, монашеский балахон с совой и кожаные сандалии, превратив самого покойника в подобие засушенного насекомого.

— Поднимите фонарь, — велела графиня. Будь она с Левием и шуми в столице не погромы, а ярмарки, она бы отступила. Не от страха — от стыда, и пусть бы мертвец хранил свои тайны и дальше, но вчерашний кошмар не оставлял места для чистоплюйства. Мимоходом пожалев об отсутствии перчаток, Арлетта сунула руку под тонкую ритуальную подушку и сразу же нашла. Пальцы коснулись чего-то гладкого и твердого. Воззвав сама не зная к кому, графиня осторожно потянула находку на себя. Ящичек оказался увесистым и не столь уж маленьким, но ей все же удалось ничего не повредить, только высохшая головка покойного устало откинулась назад.