Я обнаружил, что у меня, от «Мамы» и до «Ксении», постепенно складывается своего рода киногалерея женских портретов и судеб. Я решил при случае ее регулярно пополнять в будущем.

Однажды меня пригласили в партком «Ленфильма». Парторгом на студии была в то время Ада Алексеевна Лубянцева. Она выполняла свои обязанности бодро-весело. Из всех видов партийной деятельности она предпочитала дальние и долгие выезды в глубинку для творческих встреч, показа ленфильмовских картин и почетного представительства. Лубянцева заявила мне, что пора подумать о вступлении в партию. Я снова ответил, что недостоин и что у меня не все в порядке с биографией.

– Ты этим не спекулируй, – нахмурилась Ада, – партия давно об этом забыла и простила, а вы все еще выпендриваетесь!

У Лубянцевой выходило, что партия великодушно простила ею же репрессированных людишек.

– И вообще, – продолжала Лубянцева, – ты про Резо Эсадзе помнишь?

Про Резо я помнил. Он недавно появился на «Ленфильме» и сразу привлек к себе внимание. Резо Эсадзе взялся за сценарий про любовь между грузинским юношей и еврейской девушкой. Они с детства жили рядом, в интернационально населенном дворе старого Тбилиси. У молодых возникла любовь, а между взрослыми выросла стена из предрассудков и предубеждений. Это был кавказский вариант Ромео и Джульетты. Автором сценария был молодой драматург Эдик Топпельберг, впоследствии ставший американским писателем Эдуардом Тополем. Тема межнациональных отношений показалась на студии опасной, а Резо был парень упрямый и по-грузински вспыльчивый. Поскольку Эсадзе был кандидатом в члены КПСС, кто-то решил нажать на него через партком. Его вызвала Ада и грозно спросила, по-прежнему ли Резо рассчитывает на вступление в партию?

– В какую там еще партию-чмопартию? – страшно закричал Эсадзе.

Работу на «Ленфильме» ему больше не предлагали. Он уехал в Грузию беспартийным и безработным.

– Так вот, ты все-таки немного подумай, – продолжила беседу со мной Лубянцева, – и вступай-ка ты…

Я открыл было рот, но Ада меня прервала.

– И не вздумай спрашивать, в какую-такую чмопартию?! – крикнула она в точности так же, как когда-то кричал Резо.

В первый же год перестройки парторг Лубянцева тихо отбыла «за бугор». Все-таки, неладно было в КПСС с подбором кадров! Ох, неладно!

Руководствуясь теорией марксизма, в партийные ряды вербовали представителей правящего «рабочего класса». Но кто у нас на студии рабочий класс, а кто нет, понять было невозможно. Швеи в костюмерной мастерской – рабочий класс или нет? А дольщик, который возит операторскую тележку? Решили, в конце концов, отнести к пролетариям тех, кто имеет дело с чем-нибудь железным и занимается физическим трудом. Поэтому партийная организация «Ленфильма» теперь изобиловала слесарями, плотниками, механиками и кочегарами. Все важные творческие вопросы на студии обсуждали и решали эти симпатичные, но не очень компетентные люди.

Более того, искусственно насаждалось взаимное недоверие, закреплялось идиотское противостояние. Представители творческих профессий фактически потеряли возможность высказать свое мнение или оспорить вздорное решение. Конечно, по логике вещей и для пользы дела следовало ни в коем случае не пренебрегать членством в партии, разъяснять, так сказать, изнутри творческие, не всем понятные проблемы, отстаивать интересы своих товарищей. Но я знал еще и то, что членство в партии повязывает человека «партийной дисциплиной», а для творческого человека это – начало конца. Так что тут действительно нужно было, по выражению Лубянцевой, «немного подумать».

Проблема разрешилась, а правильнее сказать, развалилась неожиданно. Оказывается, на «Ленфильме» создавали новое творческое объединение. Оно должно было делать фильмы для телевидения. ТВ предложило меня на пост руководителя, а руководитель объединения непременно должен быть партийным – таково железное правило. Но тонкость заключалась в том, что объединение это напрямую подчинялось только телевидению. Парторг Ада и сонм ленфильмовских редакторов не властны были распоряжаться делами нового объединения. Равно бессильными тут оказывались и руководители из Смольного. Объединение возникло на стыке двух ведомств. А у семи нянек, как известно, дитя без глазу. В этом случае партийная принадлежность к «Ленфильму» стала для меня деликатной условностью. Это меня вполне устраивало, а новое дело было заманчивым. Правда, я не знал еще, что такая свобода будет у меня лишь до поры до времени.

Так или иначе, но я теперь вдруг перешел в разряд «начальников», к которым сам всегда относился настороженно и с недоверием. Мы с главным редактором нового объединения Аллой Борисовой постоянно мотались из Питера в Москву и обратно, уточняя и оговаривая наши планы. Работали мы в тесном контакте со службой ТВ под названием «Экран», которая и заказывала нам фильмы для телепоказов. Следует оговориться, что в восьмидесятые годы словом «телефильм» называли обыкновенный кинофильм, сделанный по привычным кинематографическим и технологическим канонам, но предназначенный для показа на телевизионном экране. Телевидение воспринималось всего лишь, как электронный носитель для «большого кино». Никакой специфики тут не усматривали. Интересно было теперь раз за разом обнаруживать новые возможности телекино.

Как это ни странно, но обратную связь со зрителем мы почувствовали острее и ощутимее, именно работая в телевизионном объединении. Мы задумали ежегодно делать по фильму, приуроченному к новогодним праздникам. Следовательно, снимая такие фильмы, мы не могли уже не учитывать особую, праздничную ситуацию и настроение людей – у нас, в отличие от привычного кино, возникло новое понятие: контекст показа. Нам теперь хотелось, чтобы наши фильмы, их появление стало традицией, чтобы зрители их ждали. Так появились первые предновогодние фильмы: «Соломенная шляпка» и «Приют небесных ласточек» Леонида Квинихидзе. Потом – «Приключения принца Флоризеля» Евгения Татарского. Владимир Бортко сделал стильную экранизацию сентиментального романа Мало «Без семьи». Леонид Менакер снял романтический фильм о Паганини. Потом появилась серия фильмов Игоря Масленникова о Холмсе и докторе Ватсоне. Говоря футбольным языком, наше телеобъединение из низшей лиги постепенно перекочевало в высшую.

Важную роль тут сыграла согласованная работа с «Экраном». Помог и наш уникальный межведомственный статус. У нас безнаказанно канканировали монашки в «Небесных ласточках» и дурачились Стржельчик с Мироновым в «Соломенной шляпке». Благополучно проскочил и клуб самоубийц с принцем Флоризелем. Все нам пока сходило с рук. Потихоньку мы начали смелеть и предложили Илье Авербаху снять у нас фильм по полузапрещенной пьесе «Фантазии Фарятьева». Смольный промолчал, а телевидение стерпело. Тогда я, уже в собственных интересах, предложил экранизировать пьесу Вампилова «Старший сын». К замечательной драматургии Вампилова официальные власти относились с осторожностью. Объединение «Экран» предложение наше приняло, но разразилось длинным письмом, предостерегая меня от увлечения «мелочами быта» и призывая почаще окунать вампиловских персонажей в «героику созидания».