После довольно продолжительного ожидания появилась блондинка, энергичная и уверенная, хотя и слегка взволнованная.

– Désolée, – сказала она с небольшим акцентом, – но меня задержала мадам Морроу из Озерного номера. Кажется, она хочет поговорить с вами.

Хозяйка посмотрела усталым взглядом:

– Еще одна жалоба?

Бет кивнула:

– Номер ее невестки убрали прежде ее номера, и она хочет знать почему. Я сказала ей, что это зависит от того, с какой стороны коридора мы начинаем уборку. И еще она считает, что в номере слишком жарко.

– Я надеюсь, ты сказала ей, что это зона ответственности месье Патенода?

Бет улыбнулась:

– В следующий раз скажу.

– Bon. Бет, это агент Лакост, она расследует убийство Джулии Мартин. Она хочет задать тебе несколько вопросов.

На лице девушке появилось озабоченное выражение.

– Я ничего не сделала.

«Это не моя вина», – подумала Лакост. Крик молодых. И незрелых. Но при этом она сочувствовала девушке. На вид ей было не больше двадцати – боязно в таком возрасте оказаться среди подозреваемых в убийстве. Когда-нибудь она будет рассказывать об этом как о необыкновенном приключении, но не сегодня.

– Я и не думаю, что вы что-то сделали, – сказала Лакост на хорошем английском, и девушка немного расслабилась: ее успокоили как слова, так и язык. – Но я бы хотела, чтобы вы посмотрели вот на это.

Бет посмотрела и подняла недоуменный взгляд:

– Я не очень понимаю, чего вы от меня хотите.

– Это не вы писали?

Девушка удивилась еще больше:

– Нет. С чего бы это я стала писать такое?

– Вы проверяли каминную решетку в номере миссис Мартин?

– Не очень внимательно. Некоторые гости даже летом растапливают камин. Это романтично. Поэтому у меня вошло в привычку мельком осматривать камин, чтобы убедиться, что там не нужно убирать. Она камин не растапливала. Никто не растапливал.

– Вы бы заметили, если бы там что-нибудь было?

– Все зависит от того, что там могло быть. Если бы «фольксваген» или диван…

Лакост улыбнулась этой неожиданной шутке. Девушка неожиданно напомнила Лакост ее саму двадцатилетней девчонкой, когда она искала свой путь в жизни. Она тогда делала выбор между дерзостью и смирением.

– А это вы бы заметили, если бы они были скомканы? – Лакост показала на бумаги, лежащие на столе.

Бен посмотрела на них, задумалась.

– Возможно.

– И что бы вы сделали, если бы увидели их?

– Убрала бы.

Лакост решила, что Бет говорит правду. Она знала, что в «Усадьбе» не держат ленивых. Вопрос был в том, могла ли Бет заметить эти бумаги, или они пролежали там несколько дней, а то и недель, оставленные давно уехавшими гостями.

Нет, скорее всего, эти записки были адресованы Джулии.

Почему Джулия кидала мусор в корзинку, а это швырнула в камин? Агент Лакост подозревала, что Морроу не из тех людей, которые оставляют после себя мусор. Они могут пойти на убийство, но мусорить – нет, они выше этого. А Джулия Мартин была исключительно воспитанной, подчас сверх меры.

Значит, если их бросила туда не она, то это сделал кто-то другой. Но кто?

И почему?

* * *

Гамаш, Бовуар и скульптор Пелетье сидели в тени огромного дерева, благодарные за два-три градуса послабления, которые давала тенистая крона на этой невыносимой жаре. Бовуар хлопнул себя по шее и, посмотрев на руку, увидел кровавое пятно и маленькую черную ножку насекомого. Он знал, что насекомые обсели его с ног до головы. Может быть, судьба убитого послужит уроком для остальных и они уберутся? Но вероятно, мошка небеспричинно не правила миром. Мучить они могли, но этим их таланты исчерпывались.

Он хлопнул себя по руке.

Судя по всему, розовый куст рядом с надгробием никто не поливал: листья пожелтели, пожухли. Пелетье проследил за взглядом Гамаша.

– Я знал, что так оно и случится. Предупреждал семью, когда они его сажали.

– Что, розы здесь плохо растут? – спросил Гамаш.

– Сейчас плохо. Сейчас вообще ничего не растет. Двадцать пять лет, понимаете.

Бовуар подумал, что несколько десятилетий работы в цементной пыли нанесли мозгу скульптора непоправимый ущерб.

– А в чем дело? – спросил Гамаш.

– В этом дереве. Это черный орех. – Скульптор провел мозолистой рукой по бороздчатой поверхности коры. – Дереву двадцать пять лет.

– И что? – спросил Гамаш, надеясь докопаться до сути.

– Понимаете, ничто не растет рядом с черным орехом, когда это дерево постареет.

Гамаш тоже прикоснулся к стволу.

– Почему?

– Не знаю. С листьев, коры или еще чего-то капает какой-то яд. Пока дерево молодое, ничего не происходит. Но после двадцатипятилетия оно убивает все живое вокруг.

Гамаш убрал руку с сероватого ствола и перевел взгляд на кладбище; солнечные лучи проникали сквозь крону дерева-убийцы.

– Вы высекли птичку на плече статуи.

– Да.

– Pourquoi?[73]

– Вам не понравилось?

– Птичка очаровательная и очень незаметная. Словно специально, чтобы никто не увидел.

– Зачем бы я стал это делать, старший инспектор?

– Не могу себе представить, месье Пелетье. Если только вас кто-то не попросил об этом.

Они уставились друг на друга, между ними словно сверкнула молния, разыгралась миниатюрная гроза.

– Никто меня не просил, – сказал наконец скульптор. – Я просматривал это, – он показал на помятые бумаги в руках Бовуара, – и нашел там рисунок птички. Очень простой и очень красивый. Я высек ее на плече Морроу, незаметно, как вы сказали. Маленький подарок.

Он посмотрел на свои руки, потер их.

– Постепенно я проникся симпатией к Чарльзу Морроу. Я хотел, чтобы рядом с ним был кто-то для компании, чтобы он не страдал от одиночества. Кто-то, кто был близок ему при жизни.

– Безногая птичка? – спросил Бовуар.

– Рисунок там, среди бумаг. – Он снова показал на картонную папку.

Бовуар протянул папку Гамашу, сказав при этом:

– Ничего такого я там не увидел.

Гамаш закрыл папку. Он доверял Бовуару.

Такова жизнь: больше всего мы хотим заполучить то, что нам недоступно. Старший инспектор Гамаш вдруг очень захотел увидеть рисунок той птички.