Спотыкаясь, Клара бросилась вон из столовой, мимо Гамаша и дальше через скрипнувшую москитную дверь. Но слова все же догнали ее под открытым небом:

– Оноре Гамаш был трусом.

* * *

– Месье Пелетье?

– Oui, – послышался ответ с лесов.

– Меня зовут Арман Гамаш, я работаю в отделе по расследованию убийств Квебекской полиции.

Бовуару хотелось бы видеть сейчас лицо скульптора. Это была его любимая часть любого расследования, если не считать ареста. Ему нравилось видеть лица людей, когда те узнавали, что к ним заявились двое офицеров, разыскивающих убийц. Офицеров из прославленной Квебекской полиции.

Но на сей раз он не получил этого удовольствия. Пелетье был невидим – один только голос, доносившийся до них сверху.

– Это, наверно, по поводу той статуи, – раздался бестелесный голос.

Еще одно разочарование. Бовуар любил сообщать мрачные подробности и видеть, как бледнеет слушающий его человек.

– Совершенно верно. Не могли бы вы спуститься?

– Я очень занят. Новый заказ.

– Там, наверху? – спросил Гамаш, вытянув шею, чтобы увидеть человека на лесах.

– Нет, конечно. Я закрепляю канаты, чтобы эта хреновина не упала.

Гамаш и Бовуар переглянулись. Значит, статуи все-таки падают. Неужели все так просто?

Бовуар, вздрогнув, увидел жилистого человека, который, словно паук, спустился по дальней стене старого сарая. Только после того как человек мягко приземлился, Бовуар понял, что у стены висит самодельный веревочный трап. Он повернулся к Гамашу, который тоже наблюдал за всем этим; глаза старшего инспектора расширились при мысли о том, что кто-то ползает тут вниз-вверх.

Ив Пелетье выглядел чуть ли не изможденным. На нем были свободные белые шорты и грязная майка, почти не скрывающая костлявую грудь с выпирающими ребрами. А вот руки у него были огромные. Он был похож на моряка Попая.[72]

– Ив Петелье, – сказал он с акцентом Восточных кантонов и протянул руку.

Это напоминало пожатие кувалды. Этот человек, казалось, был сделан из металла. Худой, жесткий и отливающий по́том. В сарае было душно и жарко. Воздух стоял неподвижно, лишь густая пыль плыла в солнечных лучах, проникающих сквозь щели в дощатых стенах.

Здесь пахло лежалым сеном, бетоном и потом.

Бовуар расправил плечи и попытался принять более мужественный вид в своих кожаных туфлях и аккуратной льняной рубашке.

«У меня есть пистолет, – сказал он себе. – У меня есть пистолет, а у него нет».

Угрозы имели разные формы. Бовуар посмотрел на старшего инспектора – тот казался совершенно спокойным.

– Что с вами случилось? – спросил скульптор, показывая на лицо Бовуара.

Если бы здесь не было Гамаша, Бовуар рассказал бы о горящем здании, наполненном сиротами. Или об угнанной машине, которую он остановил за секунду до того, как она врезалась бы в беременную женщину. Или об убийце, которого он разоружил голыми руками.

Он решил сохранять молчание – пусть человек думает о чем-нибудь героическом.

– Вроде как тебя шарахнуло дверью, сынок, – сказал Пелетье, потом повернулся и провел их по своему сараю во двор.

Это было еще не кладбище, хотя и совсем рядом.

– Клиенты, – рассмеялся Пелетье, показывая на надгробия по другую сторону деревянной ограды. Скрутив сигарету, он облизнул ее и сунул в свой желтозубый рот. – Не могу заработать на жизнь на этом говне. Хотелось бы, но платить по счетам, будучи художником, не получается.

Он глубоко затянулся, закашлялся и сплюнул.

Бовуар подумал, что трудно было бы найти человека, меньше похожего на художника.

– Люди дают мне заказы на эти штуки. – Пелетье махнул в сторону надгробий.

Они вошли в калитку. Там и тут виднелись крылатые ангелы, спустившиеся на землю. Они были старыми, с изношенными крыльями.

Гамаш остановился, оглядел надгробия.

На кладбище было тихо, спокойно. Но там царило и какое-то оживление. Время от времени за деревьями мелькали мужчины и женщины. Только они не двигались. Они были закреплены на месте, но каким-то образом проявляли признаки жизни. Они были статуями.

Гамаш повернулся и посмотрел на их гида. Маленький человек снимал с языка табачную крошку.

– Это все ваша работа?

– Кроме ангелов. Ангелов я не делаю. Пытался, но ничего не вышло. Крылья получались слишком большими. Люди жаловались, что стукаются о них головой.

Это показалось Бовуару забавным, и он засмеялся. К нему присоединился скульптор. Улыбнулся и Гамаш.

Статуи были разных размеров, все они передавали разные настроения. Некоторые казались исполненными спокойствия и радости, у некоторых был игривый вид, у других на лице застыло мучительное и горькое выражение. Не явное, а лишь угадываемое выражение строгости.

– Из чего они сделаны? – спросил Бовуар.

Большинство статуй были черными, гладкими и сверкающими.

– Мрамор. Тут неподалеку есть карьер.

– Но статую Чарльза Морроу вы изготовили не из мрамора, – сказал Гамаш.

– Нет, эту статую я делал из другого материала. Собирался использовать мрамор, но передумал, когда услышал, что люди говорят про него.

– А с кем вы говорили?

– С вдовой и его детьми, но больше всего я говорил с таким уродливым стариком – он-то и приходил ко мне. Если бы я сделал его статую, то от жалоб не было бы отбою. – Пелетье рассмеялся. – А знаете, я все равно, наверно, сделаю его статую – для себя.

– Берта Финни? – спросил Гамаш, чтобы убедиться.

Пелетье кивнул и швырнул окурок в траву. Бовуар затоптал его.

– Я предполагал, что вы придете, так что перечитал мои записи. Хотите посмотреть?

– S’il vous plait, – сказал Бовуар, любивший записи в блокнотах.

Они вернулись в сарай, который по сравнению с оживленным кладбищем казался мрачным. Бовуар принялся читать, а Гамаш и скульптор завели разговор, усевшись на низкую деревянную колоду.

– Как вы делаете скульптуру?

– Это трудно, если я не видел человека своими глазами. Многих из этих людей я знал лично. – Он небрежно махнул в сторону кладбища. – Городок-то у нас маленький. Но с Морроу я не был знаком. А потому, как я уже сказал, я беседовал с членами семьи, рассматривал фотографии. Этот уродливый старик принес целую пачку. Довольно интересно. А потом я дал всем своим впечатлениям как бы перебродить, пока передо мной не возникнет образ. И вот в один прекрасный день я проснулся и увидел его. И тогда я приступил к работе.