Голос Елены звучал все громче и выразительнее, а Миа играла все тише — чтобы все слышали слова баллады. Эта была та же баллада, которую Елена исполняла на вечере у принца-регента, но тогда ее исполнение было окрашено юмором, теперь же в голосе звучали тоска и боль.

Любовь оставляет сердце разбитым, если мы не признаем ее власти, — вот какие мысли и чувства выражала она своим чудесным голосом. Когда же Елена умолкла, у слушателей не оставалось сомнений: все это ей известно по личному опыту. И похоже было, что пение отняло у нее все силы. Она сделала реверанс и склонила голову. А когда выпрямилась, ее улыбка совсем не походила на улыбку счастливой женщины.

Мерион встал, готовый броситься к ней, опасаясь, что она может лишиться чувств. Все слушатели тоже встали и принялись с чувством аплодировать. Минуту спустя Елена снова улыбнулась, и теперь ее улыбка была уже более жизнерадостной. Повернувшись к своей воспитаннице, она что-то сказала ей, и та, поднявшись из-за фортепьяно, сделала реверанс.

Мерион снова опустился на стул, настолько уставший и опустошенный, как будто это он давал концерт.

Зал вскоре опустел, и теперь синьора Верано была окружена лишь восторженными почитателями. А Миа Кастеллано и какой-то молодой человек принялись играть на фортепьяно в четыре руки.

Какое-то время Мерион наблюдал за Еленой — и вдруг понял, почему он хотел избежать этой встречи. Встреча с ней напомнила ему о том, что он ее потерял.

Елена же кивала гостям, благодаря за внимание, и улыбкой отвечала на комплименты. Ох, как ему хотелось, чтобы эти улыбки были адресованы ему. Глядя сейчас на Елену, он то и дело вздыхал, чувствуя щемящую боль в груди.

Прежде она столько раз улыбалась ему, а он этого не ценил. Более того, пренебрегал этим чудесным даром и в конце концов лишился его. И теперь он признает свою вину и должен был заявить, что это он во всем виноват…

Когда толпа почитателей поредела, Мерион приблизился к ней, но Елена даже не попыталась ему улыбнуться. Судорожно сглотнув, герцог проговорил:

— Мне очень жаль, синьора, но Дебора говорит, что больше не владеет скрипкой. Он продал ее герцогу Бендасу.

— Что?.. — Елена качнулась и смертельно побледнела; все краски отхлынули от ее лица.

Мерион потянулся к ней и придержал ее за плечи обеими руками. И в тот же миг к ней бросилась Миа.

— Елена, что с тобой?! Нам надо домой. Немедленно! — И обе женщины покинули зал — вышли через ту же боковую дверь, в которую и вошли.

Мерион лишь с трудом сдержался — ему хотелось броситься следом за ними и узнать, что так расстроило Елену и не может ли он ей чем-нибудь помочь. Но, немного поразмыслив, он сказал себе: «Оставь ее в покое и найди способ выкупить скрипку для нее. И подари ее ей… анонимно».

Несколько минут спустя Мерион попросил слугу вызвать его карету и по пути к выходу поблагодарил лорда Манкфорда и его жену за гостеприимство, кратко пояснив им, что Дебора продал скрипку Верано.

Теперь ему оставалось только одно: он должен был отправить Елене еще одно письмо с извинениями. Письмо, написанное от всего сердца. Если уж Елена Верано могла стоять перед незнакомыми людьми и отдавать им частицу своей души, то он, конечно же, мог написать ей правдивое письмо.

Дома, в своем кабинете, герцог налил в бокал бренди, но не сделал ни глотка. Взяв перо, он уставился на лежавший перед ним белый лист бумаги. И казалось, что лист отвечал ему таким же пристальным взглядом — словно бросал вызов и призывал быть таким же честным, как Елена Верано. Возможно, у него, у Мериона, и не было надежды на общее будущее с ней, но он должен был доказать, что не нуждается в затемненной комнате и в анонимности, чтобы говорить искренне и от всего сердца.

Мерион вызвал в воображении образ Елены — ему вспомнились те минуты, когда она поцеловала его в карете… Тогда глаза ее лучились, на губах играла чудесная улыбка. В ту же минуту, заглянув ей в глаза, он понял, что их поцелуй — это только начало.

Теперь же он мог дописать конец и вложить в это письмо все свои чувства и страдания истерзанного сердца.

Елена проснулась довольно рано, хотя спать легла накануне в два часа ночи. И у нее было такое ощущение, будто она вовсе не спала. Впрочем, ей что-то снилось, и она даже понимала, что это были очень странные и беспокойные сны, — но вот что именно ей снилось, она никак не могла вспомнить.

Зато она почти сразу же вспомнила о скрипке… Но почему же, почему герцог Бендас пожелал завладеть скрипкой Эдварда? Вероятно, потому, что он знал: только эта скрипка очень многое для нее значила. Но если так, то, выходит, он желал примирения. Потому что скрипка могла вынудить ее встретиться с ним. Хотя, конечно, могла быть и какая-то другая причина… Но что же это за причина? Ответ на этот вопрос она могла получить только от самого Бендаса.

Но если даже примирение, то хотела ли она его? И смогла бы она обратиться к Бендасу с просьбой продать скрипку?

Ох, как же она устала… Устала от попыток понять этого человека… — Возможно, она могла бы помириться с отцом, если бы его желание мириться шло от сердца. Но ей казалось, что у него какие-то другие цели, и это удерживало ее от решительного шага к сближению.

И еще — Мерион… На глаза Елены навернулись слезы. Она так ошиблась в нем, что теперь, наверное, не сможет доверять никакому мужчине. В какой-то момент ей казалось, что с Мерионом она подошла очень близко к любви, но это оказалось ошибкой. Герцог Мерион просто не понимал, что такое любовь.

И он никогда не говорил своей жене, что любит ее. Наверное, такой же и герцог Бендас. Едва ли он был способен кого-нибудь любить.

И следовательно, она не должна рисковать. Она сумеет прожить и без них обоих. С этой мыслью Елена снова заснула. Заснула, испытывая жалость к ним обоим и к самой себе.

На этот раз Мерион не ждал ответа синьоры Верано, поэтому принялся читать письма брата Дэвида — их скопилось уже довольно много.

Покончив с письмами брата, он написал Уильяму Уилберфорсу и стал перечитывать написанное, когда вдруг услышал, что в дверь кто-то нерешительно постучал.

— Войдите! — крикнул герцог.

Дверь отворилась, и вошел кучер Джон Коучмен со шляпой в руке. У него был смущенный и в то же время решительный вид. Герцог с улыбкой кивнул ему.

— Ты что-то хотел мне сказать, Джон?

— Да, ваша светлость. Сожалею, ваша светлость…

— Да говори же, в чем дело.

— Я беспокоюсь за мальчика, за Уилсона, ваша светлость. Вчера я видел, как он разговаривал с человеком на площади, пока гулял с собакой. Они о чем-то спорили, и этот человек сделал попытку забрать Магду, но мальчик схватил собаку и убежал. На этом, ваша светлость, можно было бы считать дело законченным, но сегодня утром он не вывел собаку на площадь, а гулял с ней вдоль конюшен и огрызался на каждого, кто пытался с ним заговорить или задать ему вопрос.