Так для него начался период домашней гармонии, необременительной журналистики и скрытого от посторонних глаз международного шпионажа. Устраивались вечеринки и пикники, алкоголь лился рекой. Элеанор описывала «неспешные дни, состоящие из шопинга и сплетен», которые начинались в «Нормандии» («для Кима этот отель был чем-то вроде клуба») и заканчивались в «Сент-Джордже», где «за разговорами выяснялось, чем заняты другие журналисты». Филби намекнул своей новой жене, что он «связан с британской разведкой», но, само собой, без подробностей. Время от времени он исчезал, но Элеанора вопросов не задавала. Филби, в отличие от ее первого мужа, выработал расслабленный, чтобы не сказать непринужденный, подход к журналистике: «Свои еженедельные статьи он, кажется, писал быстро и без запинки, часто надиктовывал их мне». Коллеги считали его ленивым, однако «вызывающим уважение», отчасти потому, что он с такой легкостью относился к своим обязанностям.

Больше энергии (пусть и не намного больше) Филби отдавал сбору разведывательных данных. Коллега-журналист отметил, что его часто видели в компании «мужчин, чьи мнимые профессии бизнесменов, банкиров, университетских профессоров, консультантов иностранных компаний и так далее не вполне согласовывались с их инсайдерским интересом к арабской политике». Всю ценную информацию Филби передавал Полсону в МИ-6, а затем ее же — Петухову в КГБ, присовокупив разведданные, которые могли представлять интерес для Советов.

В разведывательных кругах по обе стороны «железного занавеса» мнения о пользе Филби разделились. Юрий Модин, продолжавший «вести» агента Стэнли, был полон энтузиазма. «Его информация о британской политике в регионе была бесценна для нашего правительства с точки зрения развития отношений с арабскими странами… Я лично читал некоторые его отчеты, отмечая про себя, что он не утратил блестящих навыков». Информация от Филби «вызывала повышенный интерес наверху». Но кое-кто в Москве жаловался, что Филби просто поставляет им журналистские материалы в переработанном виде. «Некоторых критиков, — замечает Модин, — настораживала его тенденция посылать нам важные новости в красивой упаковке, состоящей из политических оценок. В этом не было надобности, так как у нас есть кому оценить ситуацию… КГБ имел своих экспертов как в Москве, так и в других столицах, высококвалифицированных арабистов». Старый трюк: если шпион заполучил вместо секретов обычную информацию, он придает ей видимость разведданных; а когда у него нет надежной информации, он ее просто фабрикует. Похожее брюзжание раздавалось на Бродвее, и особенно среди арабистов МИ-6. «Все это можно было прочесть в „Экономисте“ на прошлой неделе, — сказал один лондонский аналитик, после того как изучил последнее донесение от Филби. — К тому же он многое переврал или сочинил. Он обдирает нас как липку». Сторонники Филби, в первую очередь Эллиотт и Янг, игнорируя все эти выпады, распространяли отчеты Филби как последние откровения «нашего человека в Бейруте».

В действительности Филби все больше давал слабину и все чаще прикладывался к бутылке, предпочитая в свободное время немножко пописывать и немножко заниматься шпионажем в оба конца, не слишком себя обременяя. Похоже, он дрейфовал в сторону тихой и комфортной заводи как второсортный журналист и малозначимый агент.

Но тут в Бейрут прибыл Николас Эллиотт, назначенный шефом местного отдела МИ-6, и колесо дружбы снова завертелось.

Бейрут был таким тепленьким местечком. Дело Крэбба не оставило глубокого следа в карьере Николаса Эллиотта, и за время своего короткого пребывания в Вене он показал себя с хорошей стороны. В МИ-6 его считали птицей высокого полета, предводителем «баронов-разбойников». Говорили так: «уже за то, что он администрированию предпочитает оперативные действия, его следовало бы назначить шефом разведки». Эллиотт был рад уехать из Австрии. «У меня нет никакого желания охаивать время, проведенное нами в Вене, — написал он (политес Эллиотта распространялся даже на города), — и тем не менее мы уехали не без удовольствия». Сейчас, когда ситуация на Ближнем Востоке накалялась, Бейрут становился для разведчика важной ступенькой карьерной лестницы. Эллиотты отправились из Генуи на корабле, и, входя в бейрутский порт, Эллиотт подумал о том, как мало изменился город со времени его последнего визита в сорок втором. Элизабет тогда была его секретаршей, и он ее обхаживал за ланчем в отеле «Лукулл», чей ресторан славился своей французско-ливанской кухней. Не успели они сойти с трапа, как Эллиотт с романтической помпой объявил, что он приглашает жену на ланч в «Лукулл». А стоило им только занять места, как появился сияющий Ким Филби и заключил Эллиотта в дружеские объятия. «Как здорово было снова увидеться», — вспоминал Эллиотт, делая вид, будто их встреча носила случайный характер. Он принимал дела у Пола Полсона, ныне уже бывшего шефа местного отдела МИ-6, но первым, кого он пожелал увидеть, был Филби. К застолью присоединилась Элеанор, была подана «отличная рыба, тушенная в белом вине», одна за одной открывались бутылки, произносились тосты и осушались бокалы. Радостный Эллиотт повернулся к Филби: «Ну, старина, рассказывай».

Эллиотты поселились неподалеку от четы Филби, в меблированных комнатах на верхнем этаже дома на рю Верден, разделявшей два квартала, христианский и мусульманский. Квартира была «прохладная, с высокими потолками, широким балконом и мраморным полом» — одним словом, «прекрасная во всех отношениях». Вечером, слушая плывущие над городом выкрики муэдзина, Эллиотт «ностальгически вспоминал стамбульские минареты и завораживающие голоса мулл, призывавших верующих на молитву много лет назад». Он чувствовал себя счастливым, в своей стихии, в городе, открывающем неограниченные возможности для шпионажа, бок о бок со старым другом и надежным соратником, который поможет ему бороться с коммунистической агрессией и растолкует загадки Ближнего Востока. Они снова, как когда-то, вместе, «два закадычных друга на службе ее величества».

Как заметила Элеанор Филби, до сих пор Эллиотт был «специалистом по Европе, мало что понимавшим в арабской политике. На Ближний Восток прилетел необстрелянный воробей». Он сам признавал, что ему предстоит многому научиться: «Помимо политических раскладов и махинаций — почти любая крупная ближневосточная финансовая или политическая интрига того времени уходила корнями в Бейрут, — необходимо было разобраться в местном характере. А в лабиринтах ливанской политики просто кружилась голова». Филби предстояло стать его гидом, «его личным советником».

Появление нового шефа разведки не прошло незамеченным среди бейрутских журналистов. Один из них оставил такой портрет Эллиотта:

Это был стройный худощавый мужчина с репутацией хитрого манипулятора, чей быстрый насмешливый взгляд из-под круглых очков выдавал сардонический ум. Манерами и одеждой он напоминал преподавателя из Оксбриджа, но с налетом мирской жесткости, редко проявляемой в академической среде. Он нравился иностранцам, ценившим его добродушие и неисчерпаемый запас непристойных историй. Особенно хорошо он ладил с американцами. А строгая фигура жены при нем, настоящей леди, усиливала ощущение, что британской разведкой в Бейруте руководит истинный джентльмен.