Вынужденный сопровождать свалившуюся на его голову невесту, Евсей догнал отряд и следовал в конце процессии. Летнее солнце поднималось всё выше, старательно разогревая разомлевшую землю, и к полудню над окрестными полями повисло зыбкое марево.

Теряясь в далёком пролеске, дорога неспешно стелилась под копытами коней и, клубясь бурой пылью, развивалась за путниками тонкой вуалью. Лошадки в такт шага мерно кивали отрешёнными мордами и, нервно взмахивая хвостами, отгоняли особо надоедливых насекомых. В вышине висел пронзительный звон жаворонка, и песнь невидимой пичуги сливалась с отчаянной трескотнёй беспечных кузнечиков. Знойный воздух, наполненный сладким запахом цветов и горечью полыни, вязким киселём заполнял грудь, заставляя людей и лошадей тяжело дышать. На горизонте просматривались приземистые силуэты сереньких деревенек и величественные очертания малахитовых лесов, а над всем этим свободным, сводящим с ума необъятным русским простором чистой бирюзой сияло безбрежное небо.

Поле колосилось тучным золотом, вспыхивая то тут, то там синими брызгами васильков, белоснежный тысячелистник горделиво вскидывал головки над изумрудом трав, а розовые ажурные свечки иван-чая недовольно вздрагивали от прикосновения суетливых пчёл.

Но взирая на всё это торжествующее великолепие, Евсей не испытывал радости. Вглядываясь в растянувшуюся по дороге вереницу, он неизменно наталкивался глазами на Таяну, и его сердце болезненно сжималось. Девушка сидела на телеге, понуро опустив голову, и изредка бросала несчастные взгляды на Левашова. Её волосы, рассыпавшись по плечам, сливались цветом со спелым зерном полей, а огромные глаза мерцали васильковой синевой. Как бы Евсею хотелось сейчас подхватить Таяну, сорвать с рассохшейся телеги и, потянув за руку, беспечно помчаться по этому бескрайнему золотистому морю, чтобы её глаза засверкали счастьем и смотрели на него с восторженной любовью, как тогда на празднике Купалы. Но нет, сегодня затуманенные тоской они напоминали глубокие лесные озёра, и Евсею было впору завыть.

Дорога, извиваясь лентой, продолжала бежать вдаль, и отряд оказался в лесу. Вокруг стеной выстроились вековые деревья, позволяя путникам насладиться благодатной тенью и перевести дух от раскалённого солнца. Всадники, сонно покачиваясь в седле, ехали молча, и во всём этом задумчивом шествии лишь несчастные глаза хрупкой девушки продолжали кричать о справедливости. Унылая процессия неминуемо стремилась к месту, где над Таяной должны были развернуться небеса, а мироздание перевернуться с ног на голову. Но разве могла она своим отчаяньем разбередить чёрствые сердца людей и суровое спокойствие лесной чащи?

Но все же природа не осталась равнодушна к её печали: деревья-великаны, осуждающе покачивая косматыми головами, сочувственно вздыхали о судьбе прекрасной узницы, а неугомонные птицы недовольно верещали, озабоченно поглядывая на незваных гостей. Несмелые лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь густую листву, золотили зелень чахлых придорожных кустов и тщетно пытались обнять плечи девушки тёплыми объятьями. И только вольный ветерок, осторожно касаясь волос Таяны, ласково гладил её по голове и, пытаясь утешить, щекотал лёгкими поцелуями нежные щёчки.

Наконец путники остановились передохнуть. Желая размять ноги, Божена вышла из кареты и, прогуливаясь между воинами, беззастенчиво стреляла глазами.

Евсей подъехал к телеге с Таяной и виновато спросил:

– Пить хочешь?

Она кивнула, и княжич, спрыгнув с коня, протянул флягу. Девушка связанными руками потянулась к воде, и, увидев это, Левашов разозлился:

– Сейчас же развяжи! – приказал он вознице.

– Так как же? Прохор Алексеевич приказал, – залепетал мужик.

Взглядом Евсей разыскал среди стрельцов Долматова, но тот уже сам спешил к племяннику.

– Что, Прохор Алексеевич, боишься, девчонка голыми руками десяток твоих стрельцов одолеет? – зло усмехнулся Евсей и тут же поддел дядьку: – Или заколдует?

Не зная, что ответить на насмешку, боярин только поморщился:

– Развяжи, – нехотя приказал он мужику.

С облегчением растерев затёкшие запястья, Таяна взяла фляжку и пересохшими губами жадно прильнула к воде. Девушка казалась такой жалкой и запуганной, что Евсею до скрежета в зубах захотелось её обнять, но вместо этого он принял флягу назад и отвернулся.

– А меня, князь, напоишь? – услышал Левашов за спиной и, обернувшись, наткнулся на Божену. Лукаво улыбаясь, она подошла ближе и прижалась к его плечу.

Таяна в изумлении уставилась на полячку и, не в силах не проронить ни слова, только обескуражено переводила взгляд с Евсея на Божену. Под взглядом девушки Левашову захотелось провалиться под землю и, силясь сдержать раздражение на невесту, он передал ей флягу. Сделав несколько глотков, панна томно проворковала:

– Из твоих рук простая вода хуже вина пьянит, – и, не стесняясь, обвила мужчину свободной рукой. – Уж не дождусь, когда венец над нами держать станут.

– Так это она твоя невеста? – выдохнула Таяна, и Евсей, с досадой нахмурившись, попытался высвободиться из объятий полячки.

Заметив недовольство жениха, Божена насторожилась: «Уж не голодранка ли Григорьевская обошла меня? Не от того ли Евсей холодный такой, что на девку эту позарился?» – заподозрила она, но тут же улыбнувшись, потянула Левашова за рукав.

– Пойдём, Евсей Фёдорович. Что ты всё о злодейке этой печёшься. Её, бесстыжую, как человека приняли в доме дядюшки моего, а она вон как отблагодарила: обворовала да подожгла, – скривилась панна.

– Она же обманывает тебя!– неожиданно для себя выпалила Таяна. – Божена и есть любовница Болеслава. Она и ребёночка от него ждёт. А когда дитё появится, они тебя и вовсе извести собираются. Я сама слышала!

– Да ты! Да как ты смеешь! – задыхаясь от злости, зашипела Божена. Не зная, как возразить, она на секунду растерялась, но прожжённая интриганка тут же нашлась и, закатив глаза, обмякла, изобразив обморок.

Испугавшись за женщину, князь подхватил её на руки и сердито взглянул на Таяну:

– Не думал я, что ты можешь такую напраслину на человека наговаривать. Похоже, прав был Прохор, когда говорил о твоём коварстве.

Таяна, потерянно захлопав глазами, пролепетала:

– Я правду говорю!

Но Евсей, сурово нахмурившись, отвернулся и понёс Божену к карете. Девушка от обиды закусила губу и украдкой утёрла слёзы. Как же ей было обидно: Евсей ей не верил!

Полячка, продолжая имитировать слабость и беспомощность и положив голову на плечо Левашову, мысленно ликовала. Усадив её в экипаж, Евсей, пытаясь привести невесту в чувства, присел рядом. На помощь княжичу подоспела Зося и поднесла к носу госпожи флакон с нюхательной солью. Дыхание Божены прожгло едким духом, и, вздрогнув, она непроизвольно открыла глаза.

– Побудь со мной, милый, – жалобно простонала притворщица. – Мне всё ещё нехорошо.

Евсей действительно не на шутку встревожился. Всё-таки в чреве женщины, как полагал Левашов, находился его ребёнок, и, памятуя о гибели другого младенца, он даже разозлился на Таяну.