– У вас волшебные руки, – говорю я ей, и она улыбается, ну конечно, будто она слышала это тысячи раз и знает наперед, что я скажу. Она расчесывает мои мокрые волосы так, что они становятся идеально прямыми.

– Сколько отрежем? Думаю, вот так достаточно, да? Уберем секущиеся кончики. Два дюйма.

Хорошо, как скажешь, мне все равно, чем дольше, тем лучше. Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне, хлопотала вокруг меня, и пусть это длится вечно. Не знаю, почему я ждала столько месяцев. Я могла прийти еще полгода назад. В ответ я только киваю ей.

– Когда вы последний раз стриглись?

– Почти семь месяцев назад.

Я вспоминаю. Мэрион постригла меня у себя на кухне, за неделю до моего отъезда. До того, как она открыла свой домашний салон и обзавелась малышом размером с мурашку, хотя, наверное, уже с яблоко. Мама не верит, что так давно.

– Как часто нужно подстригать кончики? – спрашиваю я и снова принимаюсь слушать, как она рассказывает про погоду и времена года и на какие признаки нужно обратить внимание, и запоминаю каждое слово. Может, мне завести дневник моей матери, документальный перечень всего, что она говорила мне лично, как скрапбук, и к концу моей жизни в нем наберется немало доказательств наших отношений и материнских советов. Наставления моей матери, которые я смогу передать моей дочери. От бабушки, с которой она никогда не встречалась, или все же встречалась, когда я приносила ее с собой в салон в прогулочной коляске или на своей первой стрижке – у матери и бабушки, которая ни о чем не подозревала. Почему ты ничего ей не сказала, спросит моя дочь, а я улыбнусь, таинственно так, и скажу, я никогда ничего ей не говорила, но она знала, милая, она знала.

Она работает молча, сосредоточенно подравнивая кончики. Выпрямляя их и проверяя длину. Я изучаю ее лицо – теперь-то можно, она не смотрит на меня. Каждое движение. Время от времени она прижимается животом или грудью к моему затылку, и я думаю – я же была там, внутри. Ее пальцы касаются моей кожи, и я думаю: эти руки держали меня, эти пальцы прикасались ко мне, по крайней мере однажды. Об этом мне ничего не известно, может, меня сразу унесли из комнаты, но наверняка акушерка приложила меня к ее обнаженной груди, кожа к коже, не ради нее, а ради меня. Акушерки считают это важным моментом, правда? Я смотрю на ее грудь, в платье с запахом и большим вырезом, блестящую и хорошо увлажненную, чудесную кожу, ожерелье с сердечком прямо в ее декольте. Наверное, подарок Фергала.

Я спрашивала Полин о том, что случилось в роддоме, но она не знала. Моя мама рожала одна. Мой безумный кузен Дара отвез ее в родильное отделение в Трали, а из него и слова не вытянешь. Папа тоже там был, конечно, в зале ожидания, или внизу, в приемной, или где ему разрешили ждать, но с ней никого не было, кроме акушерки. Я не знаю, были ли наши первые и последние мгновения вместе трогательными или холодными. Хотя не последние, напоминаю я себе, – взгляните на нас теперь. Мы воссоединились.

Она довольна длиной и снова может поболтать.

– У вас сегодня выходной? – говорит она.

– Да.

– Где вы работаете?

А все было так хорошо. Может, это наш последний момент вместе, Карменсита, думаю я про себя. Я делаю глубокий вдох, затем поворачиваюсь к ней, хотя я вижу ее в зеркале. Мне нужно смотреть ей в глаза и не повторять одних и тех же глупых ошибок.

– А мы с вами уже встречались, – говорю я тихо и вежливо, – но наша встреча была не очень приятной, за что мне хотелось бы извиниться перед вами.

Она делает шаг назад, чуть отстраняется, язык тела говорит о настороженности, я-то знаю, потому что прошла курс урегулирования конфликтных ситуаций. Она в полной боевой готовности.

– Так и есть. Не зря вы показались мне знакомой.

Мое сердце сжимается при этих словах. Неужели она почувствовала что-то, связь между нами.

– Так мы с вами встречались? – спрашивает она. – Что я такого ужасного натворила? – Она пытается шутить, но я вижу, как она напряжена. Женщина, которая всегда настороже и всегда хочет быть права, сюрпризов она не выносит.

– Ничего вы не натворили, – улыбаюсь я. – Я парковочный инспектор, который выписал вам штраф на прошлой неделе.

– Вы? – произносит она громко, и все поворачивают к нам головы. – Но вы совсем не похожи… на нее. Дамочка, желтый спецжилет вам не к лицу, – хохочет она.

– Знаю, – улыбаюсь я. – Мне очень жаль, что так получилось, я хотела прийти в ваш салон, но я не была уверена, что вы узнаете меня.

– Нет, нет, я и не узнала. Я бы сразу сказала. Не сомневайтесь. Как только вы вошли, я бы что-то сказала. Ну надо же. – Она взволнована. Она раздражена. Она собиралась вечно злиться на меня, а я все испортила. Теперь я клиент, и у нее связаны руки. Она не знает, что сказать; не глядя на меня, она берет фен и начинает сушить мне волосы. Сердито. Почти так же, как это делал папа. Волосы попадают мне в лицо и хлещут по глазам.

Я все испортила.

У меня такие густые волосы, что на сушку уходит много времени, и вот наконец, спустя пятнадцать минут молчания, хотя говорить в таком шуме все равно невозможно, она выключает фен.

Я никогда не видела, чтобы мои волосы лежали так красиво, и я говорю ей об этом. Она успела смягчиться, и мои слова попадают в цель. Я будто размахиваю белым флагом, и я надеюсь, я думаю, что она видит его.

– Вот и славненько, я очень рада.

Она снимает полотенце с моих плеч, наше время подходит к концу. Теперь она знает, кто я, и, наверное, не захочет записывать меня снова. Или запишет, но поручит кому-то другому заниматься моими волосами. Она не из тех, кто отказывается от клиентов. Я в отчаянии думаю о том, что наша физическая связь на этом закончится. Я не хочу уходить. Я смотрю на ногтевой стол.

– У вас будет время сделать мне ногти? – спрашиваю я.

– Ох, вряд ли. – Думаю, она говорит правду, потому что она сверяется со своими записями. – Гм… Сегодня и завтра не получится, в субботу тоже ни одного окна. В воскресенье мы не работаем. Можно в понедельник, меньше народу.

Я работаю. Но, наверное, смогу прийти во время обеденного перерыва. Не стоит этого делать, но ради нее я готова нарушить свой распорядок. Я распрощаюсь со скамейкой, сандвичем, орехами и чаем, чтобы сидеть напротив нее, и мои руки будут в ее руках.

Мы договорились на понедельник, в полдень.

Теперь надо заплатить. Я смотрю на постер, который она повесила на окне, текстом наружу, о собрании для женщин в бизнесе.

– Вы, должно быть, ждете этого собрания с нетерпением, – говорю я. – Думаю, это замечательная идея. Управлять собственным бизнесом, быть президентом Торговой палаты, как вы все успеваете, ума не приложу.

– А еще дети конечно же. Нет ничего важнее этого. – она поднимает палец.

– Конечно. Воспитывать детей – что может быть важнее, – соглашаюсь я.