Я попросила, чтобы именно Карменсита занялась моими волосами. Мне досталось единственное окно, которое у нее было за день, видимо, все женщины хотят именно к ней, хотя она дороже остальных. Она старше, она владелец, менеджер, президент Торговой палаты, ради всего святого. Я проверила, хватит ли мне на нее денег. И надела новое платье. Обычно люди балуют себя походом в салон перед важным событием. Для меня салон и стал таким событием, и я готовилась. Оно того стоит. Ей понравилось платье, это первое, что она сказала.

– Где вы купили такое платье? – спрашивает она, проводив меня к мойке и похлопав по креслу, заботливо, по-матерински.

– В «Заре».

– Ой, я обожаю «Зару», – говорит она и рассказывает подробную историю о том, как она нашла платье, которое так хотела купить, и долго ждала, когда на него будет скидка, пряча в разных местах магазина, чтобы никто не нашел ее размер, и в итоге купила за полцены, и последние слова она воскликнула с таким воодушевлением, что даже коматозная женщина на соседнем кресле у мойки и красавица блондинка в глубоких раздумьях рассмеялись. Потому что, когда моя мама рассказывает историю, ее слышно во всей комнате.

Думаю, именно с этих слов я начну траурную речь на ее похоронах. Пусть нам понадобилось немало времени, чтобы воссоединиться, но, когда это произошло, наши отношения развивались так бурно и так трогательно, что Фергал и дети попросили меня сказать пару слов от имени всей семьи. Она любила нас, скажет ее дочь, но ты была особенной, и я поднялась бы к алтарю и начала свою речь. Дочь, потерянная, казалось бы, навсегда, но вновь обретенная и любимая. Когда моя мама рассказывала историю, ее было слышно во всей комнате и все смеялись от удовольствия, доставали платочки из сумочек и вытирали глаза, потому что – да, это чистой воды правда, ее дочь Аллегра попала не в бровь, а в глаз, – все мы знаем, какой была наша Карменсита, и мы любили ее за это, но осознали это только благодаря ее старшей дочери.

Но она жива, и она здесь. Она включает воду, осторожно поливает мои волосы и спрашивает, не горячо ли мне. Я не сразу чувствую воду – такие у меня густые волосы, и, будто прочитав мои мысли, она говорит:

– Надо же, столько прекрасных волос, нам понадобится мойка побольше.

– Волосы как у Шарлотты, – говорит красавица блондинка, и голос у нее совсем не похож на внешность. Он глубокий и сиплый.

– Точно, точно, как у Шарлотты, это моя дочь, – говорит моя мама. И мое сердце колотится и чуть не разрывается на части, потому что я ее дочь, но она не знает об этом, а мне так хочется, чтобы она гордилась моими волосами, как гордится своей Шарлоттой. Я представляю, как мы сидим в компании ее друзей, рассказываем о том, как мы встретились, шутим над треволнениями из-за парковочного штрафа и все смеются, будто мы дамы в викторианской гостиной и приятнейшим образом проводим время за чашечкой чая. А моя мама сказала бы: «Стоило мне увидеть ее волосы, дотронуться до них, почувствовать их, как я сразу поняла, что она моя кровинушка». И все дамы ахнули бы и прижали бы кончики своих платочков с вышитой монограммой к увлажнившимся глазам и стали бы обмахивать лица веерами, прежде чем угоститься сандвичем с огурцом и крабовыми палочками с нижнего этажа чайного подноса.

Она запустила пальцы в мои волосы, она заботливо убирает воду с моего лба и лица, и это так расслабляет, что мои мысли перестают стрекотать в голове и наконец утихают. Я закрываю глаза и будто утопаю в кресле.

– Вы хотели бы использовать конкретный шампунь? – спрашивает она, и я качаю головой.

– Доверюсь вам, – говорю я с улыбкой.

Она показывает мне бутылку. Для сухих, густых и жестких волос.

– Уверена, вам не приходится мыть голову каждый день, слишком долго сушить, и этот кондиционер подойдет как нельзя лучше… – и так далее. Она знает мои волосы, она ведь моя мама. Она могла бы научить меня этому еще в детстве, советы и рекомендации по уходу за волосами, собрала бы для меня все необходимое, когда я уезжала в школу-пансион, или мне вообще не пришлось бы никуда уезжать, если бы она осталась. Все было бы иначе. Я чувствую ком в горле, мне грустно думать о том, что я упустила в жизни. Что мы обе упустили и что я чувствую сейчас, в ее руках, а она даже не подозревает об этом. Меня купал папа, каждый раз развлекал меня игрушками для ванной. Я любила купаться, а потом, когда я повзрослела, он наполнял ванную и выходил, чтобы не мешать мне, ему было неловко как отцу дочери, и он садился у двери или в соседней комнате, разговаривал со мной, просил меня петь, чтобы знать, что я не утонула.

А потом я стала мыться сама. В пять лет, в школе-пансионе. В возрасте Шарлотты, или, может, она старше. Но, думаю, мама до сих пор моет ей волосы, с любовью проводит по ним пальцами, как она делает сейчас, массируя мне голову. Только с большей любовью, наверное. Папа брал стаканчик, набирал воду из ванной и поливал мне голову. Кое-как вспенив шампунь своими грубыми руками и толстыми пальцами, при этом шампунь и вода попадали мне в глаза, жгло страшно. Этот момент я терпеть не могла, да и ему было не по себе. Он делал это как можно быстрее, лишь бы разделаться, затем вытирал мои красные глаза и слезы, а потом разрешал поиграть.

Она смывает шампунь и массирующими движениями втирает кондиционер, при этом подробно объясняя, что он сделает с моими волосами. Я будто падаю в бездонный колодец, когда она массирует мои виски, кожу на голове; головная боль не уходит, но мягко пульсирует под ее пальцами, и мне кажется, будто она чувствует, как моя голова вибрирует в ее руках. Она рассказывает мне про средства для моих прекрасных волос, и я все запоминаю, каждое слово откладываю в памяти, чтобы когда-нибудь ввернуть в разговоре: моя мама посоветовала мне использовать… Как другие говорят не задумываясь. А я никогда еще такого не говорила.

Интересно, она ощущает глубокую связь со мной через прикосновение или рассеянно смотрит в пустоту, как ее коллега, красавица блондинка, уже десятый раз моет голову за день, думает, что приготовить на ужин или какой подарок купить на день рождения подруги Шарлотты. Я не хочу, чтобы этот момент кончался, руки моей матери в моих волосах – это блаженство. Но, к сожалению, она выключает воду.

– Вот так, – произносит она громко и беспечно, нарушая тишину и покой. Я резко открываю глаза, где-то включается фен для другой клиентки, и волшебство испаряется, но я еще не ухожу. Она накидывает свежее полотенце на мои плечи, оборачивает другим полотенцем мои волосы и ведет к креслу напротив зеркала. Я снова начинаю нервничать, теперь она сможет как следует рассмотреть меня. Папа всегда сушил мне волосы как попало, растирая полотенцем изо всех сил. Иногда мне казалось, что голова отвалится. Он бы никогда не сумел обернуть их так ловко, как моя мама, на манер тюрбана. Так я просила его делать, прямо как в кино. А потом сушка, такая морока. Он терпеть не мог сушить мои волосы, они такие густые и длинные, что на это уходило сто лет. И поэтому мы не мыли мне голову регулярно, по крайней мере недостаточно часто. Нет, волосы явно не вдохновляли его, зато многое другое у него получалось выше всяких похвал. Она умеет обращаться с волосами, но во всем остальном потерпела полное поражение. Но надо мыслить позитивно, сосредоточиться на хорошем.