Я протягиваю ему пачку и зажигалку.

Он зажигает, вдыхает, собирается что-то сказать, чтобы заполнить тишину, но потом, наверное, улавливает мое настроение – или ему просто лень что-то говорить, и он молчит. Необычно для него. Я ему благодарна. Оказывается, он умеет молчать, а я и не подозревала об этом. Я не свожу глаз с лужайки.

– Что там? – спрашивает он.

– Вчерашний стейк. Для лисицы.

– Ты ее видела? – спрашивает он. – Бекки решила, что у меня галлюцинации.

– Да нет, я видела ее несколько раз. Думаю, это самка. Она приходит почти каждую ночь. Кажется, у нее лазейка за сараем.

Он смотрит в сторону сарая, хотя сейчас слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

– Как ты догадалась, что это самка? – спрашивает он.

– По соскам. У нее молоко. Я погуглила, хотя могу и ошибаться. Думаю, это она включила сигнализацию, когда вы были в отпуске, – объясняю я.

Он затягивается сигаретой.

– Буду честен, – говорит он, – полицейские сказали, что видели тебя, когда приехали на вызов. Они решили, что ты вела себя очень подозрительно.

– Что?! – кричу я. – Я проверяла, не проник ли кто в твою студию. Ради тебя. Бекки позвонила мне, чтобы узнать, все ли в порядке.

– Она сказала, что ты запыхалась.

– Я была в саду, с лисой. Мне пришлось бежать наверх, к себе, за телефоном.

– Может, это ты споткнулась о мусорные контейнеры и включила сигнализацию…

– Это было всего один раз.

– У тебя последнее время частенько случаются веселые ночи.

– Больше это не повторится. Неужели полицейские сказали, что это я?

– Они посоветовали нам проверить камеры.

– И почему ты не проверил?

Он не отвечает.

Я вспоминаю свой разговор с Лорой в саду и потом, когда я столкнулась с ней у полицейского участка. Я пыталась быть вежливой, искренне подружиться с ней, а она меня подозревала все это время. Снова люди ранят меня. Лживые, ничего не понимающие мерзавцы. Все выворачивают наизнанку и ставят с ног на голову. Не понимаю я людей.

– Вчера они опять приходили. Предположили, что это опять ты виновата. Но полной уверенности у них не было.

Как же хочется выть от отчаяния.

– Вчера это была Дейзи, – говорю я. – Моя подруга, которая уже не подруга. Извини. Я говорила ей не задевать сенсор, но у нее проблемы с головой. Господи, – вздыхаю я, – а я еще хотела, чтобы она стала моей подругой, – вдруг говорю я вслух, хотя и не собиралась. – Я хотела, чтобы гарда Лора была моей подругой.

Он внимательно смотрит на меня.

– Знаешь, если хочешь познакомиться с человеком, не обязательно включать сигнализацию, – говорит он.

– Да не включала я ее, – огрызаюсь я раздраженно.

Он смеется. Глубоким смехом.

– Да я шучу, Аллегра, я тебе верю.

– Значит, ты проверил камеры.

– Проверил.

– И?

– Кто-то все стер. Странно, обычно записи хранятся несколько месяцев, а потом только делается новая.

– Это не я, – говорю я, и вдруг меня осенило. Это наверняка Бекки. Чтобы никто не видел ее шашни с волосатой задницей. Но в итоге я лишилась доказательства своей невиновности.

Я смотрю на стейк, Доннаха смотрит на меня.

– На что ты уставился?

– Твой профиль.

– Прекрати, – говорю я, отодвигаясь от него. – Чудик.

Он улыбается и отворачивается.

Шорох в кустах – мы оба поднимаем глаза. Никого.

– Надо было положить стейк в одну из твоих мисок, – говорю я, и он не может сдержать смех.

Я не привыкла, что он такой молчаливый, но вид у него утомленный.

– Почему ты делаешь миски? – спрашиваю я неожиданно.

– Ну, знаешь… – Он думает долго и усердно. – Это очень серьезный вопрос.

– Правда? – смеюсь я.

– А известно ли тебе, что существует семь разных типов суповых мисок?

– Нет.

– Есть суповая тарелка, классическая суповая миска, глубокая миска для хлопьев, суповая миска с крышкой, миска с ручками…

– Очень увлекательно, но вроде я не спрашивала, – перебиваю я его.

– Миски – удивительные творения, – продолжает он улыбаясь, и мне кажется, он наслаждается моим полнейшим безразличием к его мискам. – Намного интереснее, чем тебе кажется, в них столько глубины.

– Только не в твоих мисках. В них даже сухой завтрак не поместится.

Он смеется.

– В них тоже есть смысл, если приглядеться, – говорит он, глядя мне в глаза. – Как и во многом другом.

Вот он опять это делает. Я отворачиваюсь, глаза – на стейк.

– А я думала, это сосуды.

– Меня вдохновили на них суповые миски, в этом я признаюсь.

Я стараюсь не смеяться, кого могут вдохновить суповые миски?

– Помнишь суповые кухни в Ирландии во время геноцида? – спрашивает он.

Я улыбаюсь.

– Во время голода.

– Для тебя голод, для меня геноцид. Без разницы, та же картошка. Прости за каламбур.

– Да, – говорю я, – хотели накормить бедных.

– Не бедных. Целенаправленно заморенных голодом. К 1847 году три миллиона человек ежедневно получали пропитание. Но все суповые кухни закрыли, ждали большого урожая картошки, но так и не дождались. Сказали людям, пусть вместо супа отправляются в работные дома. Считай, что суповые кухни и превратились в работные дома, то есть тюрьмы для людей, которых систематически морили голодом. Работный дом в городе, где я вырос, теперь переделали в библиотеку. В былые дни там помещались тысяча восемьсот человек, хотя места хватало только на восемьсот. Плохие условия, болезни, это была настоящая клоака. Затем его продали богатой дворянской семье, и они устроили себе там частный дом. Мои бабушка и дедушка работали на них. Бабушка – на кухне, а дедушка – в саду. Прямо на том месте, где умирали от голода их предки. Поэтому я делаю суповые миски. Чтобы помнить, как нас пытались уморить голодом, чтобы помнить, как они уничтожили миллион человек, притом что мы экспортировали продукты из страны. Поэтому я и делаю миски, – говорит он просто.

Сосуды, хочется мне поправить его, но я молчу.

Не успеваю я переварить эту лекцию, как он вдруг говорит:

– Так это ты.

– Не поняла.

– У меня намечается выставка в галерее Монти.

Я вздрогнула при этих словах.

– Думаю назвать ее «Голод», – говорит он. – Все проявления голода, доступные человеку, все, чего нам так отчаянно не хватает. Любви, власти, молодости, денег, секса, успеха, понимания.