Он поморщился.

— Вы должны знать, что мораль тоже устаревает. Позавчера моральным было жрать своих соплеменников, вчера — только чужих пленных, а сегодня даже их нельзя, нехорошо, не так ли? Так что не только законное вчера может стать очень незаконным сегодня, но даже аморальным. Да и вообще… давайте же смотреть правде в глаза!

— Давайте, — сказал я. — Да, я подумываю забрать корону Кейдана.

— У Кейдана, — уточнил он.

— Да, — согласился я, — у Кейдана, так как короны Кейдана нет, а есть корона Сен-Мари. И собираюсь это сделать немедленно, не откладывая. К чему бы вы меня ни подталкивали!

— Какой вы подозрительный, — укорил он мягко, — во всем я виноват… разве не вы начали строить большие корабли, что сделают войны ожесточеннее и кровавее?.. Разве я принес в этот мир эту жуть… как вы ее называете, ром? Виски?.. Да при мне ничего не пили крепче натурального вина!

Я ответил несколько сварливо:

— Не я, так другой бы придумал! Это дело времени. Есть вещи, что случаются обязательно.

Он кивнул.

— Вы правы. Но иногда лучше, чтобы некоторые вещи случились как можно позже. Я не склонен спаивать население. Трезвые проливают крови больше.

Он захохотал, очень довольный моим ошарашенным видом, ничего себе умозаключение, быстро допил вино, поднялся из кресла и отступил к стене.

Я тупо смотрел, как он ушел в монолитные глыбы гранита, словно туман в кустарник, не оставив следа, затем выплеснул остаток вина из своего кубка в камин, чтобы не туманило голову, и снова сел за бумаги.

Сэр Жерар принес новую кипу документов, которые должен подписать только я, пришлось пересмотреть, хотя все мелочи мог бы и барон Альбрехт, но то ли хочет меня загрузить, то ли не уверен, не изменился ли я сам, доверяю ли все так же…

После обеда я вышел во двор, это как бы променадная прогулка по королевскому саду с милостивыми наклонами головы в ответ на приседы и поклоны, на самом же деле просто проведал арбогастра в конюшне. Он довольно фыркал и обнюхивал меня, хватал мягкими губами за уши и не отпускал, я велел особо холить, кормить отборной пшеницей, а вместо сахара, который так любят кони, давать гвозди и негодные подковы.

— Дважды в день выводить на прогулку, — подсказал сопровождающий меня сэр Жерар, но увидел вытянувшиеся лица конюхов, поправил себя: — Конечно, если кто сможет…

Бобик прыгал вокруг и хвастался, что, а вот он вхож в королевские покои, не то что некоторые копытные.

Когда я вышел из тихого полумрака конюшни в яркий жгучий свет полдня, там уже ждет барон Альбрехт Гуммельсберг, властелин Цоллерна и Ротвайля, как всегда одет с предельной тщательностью, хотя камзол наброшен на голое тело и распахнут из-за жары на груди, но расписанные золотом львы на обеих сторонах, драгоценные камешки и прочие знаки отличия напоминают, что их хозяин принадлежит к очень знатному сословию, а небрежность в одежде — это аристократическая вольность, а не плебейское незнание этикета.

Он взглянул на меня снизу вверх, в серых живых глазах все тот же цепкий ум и пытливость, на лице подчеркнутое смирение.

— Ваша милость, — сказал я.

— Ваша светлость, — ответил он ровным и хорошо контролируемым голосом.

— Ты чего так боишься улыбнуться? — буркнул я. — Морда треснет?

Он пожал плечами.

— Да так, на всякий случай. Вдруг вас не та муха укусила. Тираны непредсказуемы…

Сэр Жерар за моей спиной хрюкнул, я сказал раздраженно:

— Уже начинаете? А чего тогда на трон пихаете? Оттуда я вовсе самодурить буду напропалую! Пойдемте, раз уж попали под мою самодурью длань, шкуры сдирать буду.

Далеко за деревьями мелькнул малиновый плащ барона Эйца. Начальник охраны дворца вообще старается держаться незримо, даже стража у него нередко замаскирована под лакеев, это уже придумка барона Альбрехта.

Сэр Жерар скупо начал докладывать о неотложных делах, барон Альбрехт молча идет с другой стороны, так прикрывают меня своими телами от стрел справа и слева, хотя в сад через такую ограду никому не попасть… кроме Бабетты.

Речь сэра Жерара оборвалась, по аллее навстречу идет яркая молодая женщина, движения быстрые, крупная полная грудь красиво раскачивается из стороны в сторону. За несколько ярдов до меня замедлила шаг, и грудь пошла вправо-влево медленнее, а когда ее хозяйка остановилась, долгое время подпрыгивала, словно мы не на Земле, а на Луне или даже Меркурии, где гравитация вообще как бы и не гравитация.

Барон шепнул мне:

— Десять золотых монет тому, кто сможет смотреть ей в глаза!

Я пробормотал:

— Но глаза у нее в самом деле очень красивые.

— Неужели ваша светлость выиграет мои десять монет?

Сэр Жерар сказал успокаивающе:

— Просто его светлость умеет замечать все сразу. И даже эти, как их, глаза. В самом деле крупные…

Она присела в грациознейшем поклоне, но голову не склонила, а смотрела снизу вверх хитренько и явно наслаждалась теми усилиями, которые я предпринимал, чтобы не опускать взгляд ниже, а действительно смотреть ей только в глаза.

— Ваша светлость…

— Леди, — сказал я, — я вас раньше не видел при дворе.

Она прощебетала весело:

— Меня пригласила моя лучшая подруга Хорнегильда, королева турниров. Меня зовут Лилионна.

Я хлопнул себя по лбу.

— Ах да, она говорила о вас в первый же день, когда сэр Айсторн, граф Олдвудский, отдал ей высшее место. Сказала, что вы намного красивее ее, но я даже не мог представить насколько! От вас нельзя оторвать взгляда, леди!

Она игриво засмеялась.

— Теперь я при дворе, ваша светлость! И буду так часто попадаться вам по дороге, что возненавидите.

— Давайте попробуем, — предложил я с апломбом.

— Ловлю на слове, — сказала она со смехом, ухитрившись показать белые ровные зубки, зовущий рот, две ямочки на щеках, одну на подбородке, а также нежную белую шею, открытые ключицы и все расширяющийся низкий вырез платья. — Правда, я не очень люблю двор…

— Почему? — спросил я.

Она засмеялась:

— Я совсем деревенская, как видите! И очень не люблю эти жуткие корсеты, они меня душат.

— Я тоже их не люблю, — признался я. — Они в самом деле душат все… живое.

Барон и сэр Жерар посмеивались, сразу растеряв деловое настроение. Я с сожалением отпустил это милое создание, просто предназначенное для того, чтобы его хватали и тискали, повернулся к друзьям и соратникам, но нечто тревожное пронзило, как шилом, от темени до пят: а чего такие довольные, будто у них нечто… получилось?

Сэр Жерар заметил фамильярно: