то, что ты сделала это для меня. Серьезно. Ты и Джастин. Он был не против?

— Умоляю, — усмехается она. — Я заставляю его есть из моей киски.

Смех, который пробивается сквозь мои слезы, приятен на ощупь. Я знала, что если кто-то и сможет меня подбодрить, то это будет Тани. Ее грубоватая речь и беззаботный характер всегда были тем, что мне в ней нравилось.

— Я буду скучать по тебе.

Она вздыхает в трубку. — Я тоже. Но это всего в полутора часах езды отсюда. Я уже планирую свою следующую поездку на выходные.

— Не могу дождаться, — бормочу я, крепко прижимая телефон к уху.

— Сейчас мне нужно возвращаться к работе, но послушай меня. С ним все будет в порядке. Я просто знаю это. Он пережил десять лет ада не для того, чтобы сдаться сейчас. — Я киваю головой, хотя она меня не видит. — И ты знаешь, я думаю, что Джолин тоже может передумать. Я думаю, что сейчас она больше всего на свете испытывает чувство вины.

Я хмыкаю в ответ. После того, как меня выписали из больницы, я позвонила Тани, чтобы сообщить ей обо всем, что произошло. Она, в свою очередь, рассказала всю историю Джолин, которая, по-видимому, не сказала ни слова в ответ, и с тех пор молчит. Пока что я оставлю ее в покое, но я знаю, что, в конце концов, мне нужно будет с ней поговорить.

— Я позвоню тебе завтра, хорошо? — Шум болтовни и звяканья посуды смешивается с голосом Тани, что означает, что она уже не одна.

— Ладно. Люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Мы вешаем трубку. Я делаю глубокий вдох. А затем я толкаю дверь в его палату и полностью останавливаюсь, когда вижу, что на мне останавливаются его глаза.

— Ты проснулся, — выдыхаю я.

Мои ноги снова приходят в движение, подводя меня к краю его кровати. Я нежно кладу ладони ему на щеки и снова оглядываю его, как будто не наблюдала за ним последние несколько дней.

Врачи сказали мне, что с ним все будет в порядке. Тани сказала мне, что с ним все будет в порядке. Но я просто не могла позволить себе расслабиться и поверить в это до той самой секунды, когда я сама увидела, что он очнулся.

Мой большой палец проводит по складке, образующейся между его бровями. — Я так волновалась за тебя.

Выражение его лица такое, как будто он пытается что-то сообразить. Там меня ждет тысяча вопросов. Возможно, он пытается понять, что с ним случилось и почему он здесь, очень похоже на то, что пережила я, когда впервые очнулась на больничной койке.

Прежде чем он пытается открыть рот, чтобы заговорить, я прижимаю палец к его губам. — Я тебе все объясню. Но ты не можешь говорить. — Я скольжу взглядом вниз от его губ к неглубокой ране внизу. — Тебя ударили ножом в шею. Ты в порядке. Ты сможешь говорить. Они просто хотят, чтобы рана еще немного зажила, прежде чем ты начнешь говорить.

На самом деле его ударили ножом в трех разных местах, но, к счастью, основные органы не были задеты.

Я не осознаю, что мой палец все еще прижат к его губам, пока он не откидывает голову назад, чтобы отвернуться от меня. Мой взгляд возвращается к его лицу, пытаясь что-то прочесть на нем, но оно просто… пустое.

Бесчувственное.

Я все еще могу достаточно хорошо видеть его глаза и лицо, даже, несмотря на то, что он отвернулся от меня, и что-то здесь не так.

Я имею в виду, я думаю, он все еще мог злиться на меня за то, что я сказала в ту ночь пожара. Но он шел повидаться со мной, когда произошел инцидент, так что я не думаю, что это так.

Я не могу не задаться вопросом, может быть, то, через что он только что прошел, весь этот опыт… может быть, это то, что, в конце концов, заставило его сломаться.

Может быть, это было уже слишком для него.

Переломным моментом.

— Мне так жаль, Джейкоб. Это все моя вина. Тебя арестовали из-за меня. Ты здесь из-за меня.

Я наблюдаю, как его глаза закрываются, как будто он не хочет этого слышать. Как будто он не хочет прислушиваться к моим словам. Но мне нужно объяснить ему, что произошло той ночью. Мне нужно, чтобы он знал, что мой отец сделал с нами, и как мне плохо из-за этого.

Прежде чем я успеваю заговорить снова, дверь в его палату открывается, и входит медсестра. Джейкоб снова открывает глаза, обращая свое внимание на нее.

— О, хорошо. Ты очнулся, — говорит ему медсестра. Затем, посмотрев на меня, она добавляет. — Извините, Вам придется ненадолго уйти.

Я хочу поспорить с ней, потребовать, чтобы мне разрешили остаться здесь, пока она будет проверять его и делать все, что ей нужно, хотя я и не член семьи.

Но я этого не делаю.

Вместо этого я стою снаружи палаты, думая о том, как он только что посмотрел на меня, или, скорее, о том, как он на меня не смотрел. Я беспокоюсь, что уже слишком поздно, что я потеряла его.

Я понятия не имею, что именно сделал мой отец, и, честно говоря, на данный момент мне все равно, но каким-то образом ему удалось стереть всю ситуацию, как будто ее никогда не было. В результате у палаты Джейкоба нет полицейских, стоящих на страже, и он не вернется в тюрьму, как только выйдет отсюда.

Он ничего не смог поделать с первоначальным обвинением или с включением в список насильников. Хотя, я на самом деле не уверена, пытался ли он вообще что-то с этим сделать, но меня это устраивает. Джейкоб жив, и он снова свободен. И я могу быть с ним прямо сейчас.

Несколько минут спустя я чуть не выползаю из кожи вон, когда медсестра выходит из палаты.

— Теперь у него есть ручка и блокнот, — говорит она мне. — Так что он сможет поговорить с тобой, если захочет. — И затем она уходит по коридору.

Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, я несколько раз провожу большим пальцем по кончикам остальных, а затем снова вхожу в его дверь.

Глаза Джейкоба закрыты, когда я вхожу, и хотя я почти уверена, что он не спит, я не хочу разговаривать с человеком, который явно находится не в том положении, чтобы меня слышать.

Вместо этого я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в лоб,