В многонациональной России идеи национализма не могли получить широкого распространения, поскольку неизбежно вели к развалу страны[1164]. А «без идейной санкции невозможна никакая творческая роль, — отмечал Н. Бердяев, — Спаять класс и внушить ему чувство достоинства может лишь идея. Буржуазия в России была распылена исключительным господством интересов…»[1165].

Одним из следствий этого явления был тот факт, что «крупные барыши предпринимателей, — отмечал в 1907 г. автор фундаментального труда «Русский государственный кредит», член совета министерства финансов П. Мигулин, «целиком почти проживаются заграницей или идут на покупку предметов иностранной индустрии»[1166]. Причем проедалась не только прибыль, но и основной капитал, а если точнее: «фиктивные, за счет отстутствия амортизации основного капитала, барыши»[1167]. Эти Капиталы, пояснял Мигулин, «проживались самым бессмысленным образом, развивая в обществе расточительность и поощряя иностранную промышленность»[1168].

«Нет другой такой страны, — отмечал еще в 1874 г. Ф. Энгельс, — в которой, при всей первобытной дикости буржуазного общества, был бы так развит капиталистический паразитизм, как именно в России, где вся страна, вся народная масса придавлена и опутана его сетями. И все эти кровопийцы, сосущие крестьян, все они нисколько не заинтересованы в существовании русского государства, законы и суды которого охраняют их ловкие и прибыльные делишки»[1169].

«В сущности всей русской буржуазии, — подтверждал выпускник элитной военно-юридической академии полковник царской армии П. Раупах, — ни до чего, кроме личного благополучия, никакого дела не было. Дикий… эгоизм, непонимание общественной пользы и совершенное безразличие к национальной чести у этой общественности были те же, что и у костромского крестьянина»[1170].

«Мы, образованные русские, как сомнамбулы следим за Западом, бессознательно подымая уровень своих потребностей, — писал в 1902 г. М. Меньшиков, — Чтобы удовлетворить последние, мы предъявляем к народу все более строгие требования. С каждым годом нам становится мало прежних средств к жизни. Пусть имения дают теперь втрое больший доход, чем при наших дедах, — мы кричим о разорении, потому что наши потребности возросли вшестеро…», мы не задумываясь «ставим на карту имущество народа, его человеческое достоинство, его независимость»[1171].

Угроза, о которой писал Меньшиков, со всей очевидность проявилась во время русско-японской войны и революции 1905 г. И уже в 1907 г. видный экономист, народный-монархист В. Шарапов издает книгу «Диктатор», в которой он словами своего героя указывал: «Иронию всякую в сторону и будем говорить совершенно серьезно. Вся эта мерзость так разрослась, так усилилась, что без террора не обойтись. Только страхом еще и можно что-нибудь сделать. Но страху нужно нагнать на этих господ такого, чтобы каждый из них, ложась спать, благодарил Бога, что он не повешен и не сослан в Восточную Сибирь… Петербург представлялся ему огромным тифозным или холерным бараком, где и стены, и сама почва были пропитаны бактериями разврата, самовластия и хищений. Оздоровить эту почву не было никакой возможности… Дезинфекция должна быть сделана. Ведь вы же понимаете, что с этим персоналом ни о каком обновлении России, ни о каких реформах и думать нечего…»[1172]

Экзаменом, подведшим итог правящим сословиям и имущим классам России, стала Первая мировая война. Любая война имеет два фронта: внешний и внутренний. На внешнем — судьба страны решается на поле боя, на внутреннем, при прочих равных условиях, — она определяется состоянием ее Капитала.

Значение Капитала во время войны объясняется тем, указывал в 1915 г. М. Туган-Барановский, что военные расходы покрываются «путем соответствующего вычета из народного богатства…»[1173]. «Практически важным для войны экономическим моментом, — подтверждал в 1912 г. П. Струве, — является только богатство страны, т. е. степень накопления в ней Капитала в вещественной и денежной форме…»[1174].

Значительная часть этих Капиталов была «проедена» высшими сословиями и имущими классами России еще до войны, что наглядно проявились в ее технической и экономической отсталости: «Настоящая общеевропейская война оказывается далеко превосходящей наши средства…»[1175], — отмечал в декабре 1916 г. видный экономист С. Прокопович, — «теперь уже совершенно несомненно, что европейская война была нам не по средствам. Мы платим теперь за недостаточное внимательное отношение к развитию производительных сил в прошлом»[1176].

Значение финансового Капитала во время войны определяется тем, что государство может вести войну только до того времени, пока оно имеет деньги или кредит[1177]. Финансовое банкротство государства равносильно тем же последствиям, что и военное поражение на поле боя. Консолидация национального Капитала во время войны осуществляется за счет его мобилизации в виде займов, повышения или введения новых налогов.

Российское правительство здесь не являлось исключением: «Реформа фискальной системы, проводившаяся правительством с 1914 г. затронула, — как отмечает историк С. Беляев, — практически все формы налогообложения. Можно сказать, что по своему охвату это была наиболее радикальная налоговая реформа за весь период существования Российской империи…»[1178].

Однако, как вспоминал министр финансов П. Барк, «Государственная дума, за все время войны, не удосужилась рассмотреть ни одного из моих налоговых мероприятий, проведенных в порядке ст. 87 Основных законов, несмотря на то, что я… в июле 1915 г. внес немедленно в Думу все соответственные законопроекты… при всяком удобном и неудобном случае, с трибуны Государственной думы раздавались упреки по адресу министра финансов»[1179]. «Со всех сторон посыпались на меня нападки за проведенные мною налоги…, — вспоминал П. Барк, — Платить никто не любит, в особенности же в России, где так мало развито чувство долга»[1180].

Результаты налоговой реформы П. Барка, звучали в его всеподданнейшем докладе Николаю II в октябре 1916 г.: доля прямых налогов в обыкновенных доходах Госбюджета за 1916 г., не смотря на повышение и введение новых налогов, составила всего 6,8 % (что было меньше чем в 1913 г. — 7,9 %); косвенных (включая таможенный доход) — 27 % (в 1913 г. — 21 %), ж/д пошлин — 14,6 %[1181].

Комментарием к этим результатам, могло служить выступление в Государственной Думе летом 1915 г. депутата от Енисейской губ. С. Востротина, который отмечал, что по всем законам изданным правительством по 87 ст. «все предметы первой необходимости оно обложило в наибольших размерах, а предметы роскоши оставило совершенно без обложения»[1182].

Одной из причин этого явления был тот факт, что Россия оказалась единственной из Великих Держав, которая вступила в войну без прогрессивного подоходного налога, последней его приняла Франция буквально накануне войны в июне 1914 г. Только под давлением Николая II закон о подоходном налоге был принят Думой в 1916 г., однако из-за начавшейся Февральской революции, он фактически так и не вступил в действие[1183].

Попытка привлечения