— Феодот? — спросил Брут.

— Да, Марк Брут.

— Тот самый Феодот, который был воспитателем египетского царя Птолемея?

— Да, Марк Брут.

— Что привело тебя сюда и в таком ужасном виде?

— Царь потерпел поражение и мертв, Марк Брут. — Губы растянулись, сквозь страшные зубы пробился присвист. — Цезарь после сражения утопил его в реке.

— Цезарь утопил его?!

— Да, лично.

— Зачем Цезарю делать это, если он уже его победил?

— Чтобы очистить египетский трон. Он хочет, чтобы его шлюха Клеопатра царствовала одна.

— Почему ты пришел ко мне с этой новостью, Феодот?

Ревматические глаза удивленно расширились.

— Потому что ты не любишь Цезаря, Марк Брут. Все знают это. А я знаю способ его уничтожить.

— Ты действительно видел, как Цезарь топил царя?

— Собственными глазами.

— Тогда почему ты еще жив?

— Я убежал.

— Такой заморыш? Как ты мог от него убежать?

— Я спрятался в тростниках.

— И видел, что Цезарь топил царя своими руками?

— Да, с того места, где я стоял.

— Это была публичная казнь?

— Нет, Марк Брут. Они были одни.

— Поклянись, что ты действительно Феодот-воспитатель!

— Клянусь мертвым телом моего царя.

Брут закрыл глаза, вздохнул, затем повернул голову в сторону капитана стражи.

— Амфион, отведи этого человека на площадь и распни его там. И ног ему не ломай.

Феодот ахнул, икнул.

— Марк Брут, я свободный человек, а не раб! Я пришел к тебе по доброй воле!

— Ты умрешь смертью раба или пирата, Феодот, потому что ты заслуживаешь такой смерти. Глупец! Если уж ты врешь, думай, что врать, и выбирай, кому врать. — Брут отвернулся. — Уведи его и немедленно приведи приговор в исполнение, Амфион.

— На главной площади висит какой-то жалкий старик, — сказал Кассий, усаживаясь. — Стража сказала, что ты запретил ломать ему ноги.

— Да, — спокойно ответил Брут, кладя на стол бумагу.

— Не слишком ли это, а? Без ломки ног смерть наступает лишь через несколько дней. Что тебе старый раб? Прояви к нему жалость.

— Он не раб, — ответил Брут и рассказал Кассию, как все было.

Кассий выразил недовольство.

— Юпитер! Что с тобой, Брут? Ты должен был немедленно отослать его в Рим. Он ведь свидетель убийства.

— Чепуха, — возразил Брут, затачивая тростниковое перо. — Кассий, ты можешь ненавидеть Цезаря сколько угодно, но многолетнее общение с ним позволяет мне с абсолютной уверенностью утверждать, что Феодот его оболгал. Цезарь, конечно, способен убить, но тут ему достаточно было передать мальчишку сестре. Птолемеи вообще любят казнить друг друга, а эти к тому же еще и воевали между собой. Нет, Цезарь никак не мог утопить ребенка в реке. Это не в его стиле. Меня занимает другое. Почему Феодот решил, что в моем лице он найдет человека, готового вступить с ним в сговор? Он ведь знал, что я ему не поверю. Ему, одному из организаторов предательского убийства Помпея! Кстати, маленький царь к этому тоже причастен. Я не мстительный человек, Кассий, но меня греет мысль, что Феодот провисит еще несколько дней.

— Сними его, Брут.

— Нет! И не спорь со мной, Кассий! Губернатор Сицилии я, а не ты. И я говорю, что Феодот умрет именно так.

Позже Кассий послал Сервилии письмо, в котором поддержал версию Феодота. То есть попросту сообщил, что Цезарь утопил четырнадцатилетнего мальчика, чтобы доставить удовольствие царице Клеопатре. Кассий не боялся, что Брут предложит ей свой вариант. Брут не ладит со своей матерью, так что вряд ли будет ей писать. Если он кому-нибудь и напишет, то единственно Цицерону. А они оба — трусливые мыши.

Из Пелузия на север уходила только одна дорога. Она вела по берегу Нашего моря, через унылую, голую местность до сирийской Палестины и города Газа. Дальше ландшафт менялся, становился приветливее, селения попадались все чаще. Зерно еще, правда, не убирали, но Клеопатра дала им верблюдов, вывезенных из Аравии. Странные существа постоянно стонали — такие были у них голоса, — но исправно тащили поклажу и в отличие от германских лошадок не требовали ежедневно питья.

Цезарь нигде не останавливался, пока не достиг Птолемаиды, большого города в северной части большого залива. Там он остановился на пару дней, чтобы обговорить некоторые вопросы с влиятельными иудеями, которых он вызвал из Иерусалима письмом, вежливо объяснив, что времени у него очень мало. Антипатр, его жена Кипрос и два их старших сына, Фазиль и Ирод, уже ожидали его.

— А где же Гиркан? — спросил Цезарь, удивленно подняв брови.

— Верховный жрец не может покинуть Иерусалим, — ответил Антипатр, — даже для встречи с диктатором Рима. Это религиозный запрет, и он уверен, что великий понтифик поймет его и простит.

Голубые глаза блеснули.

— Конечно. Как я мог забыть!

Интересная семья, думал Цезарь. Клеопатра рассказывала ему о них. Куда Антипатр, туда и Кипрос. Очень преданная друг другу пара. Антипатр и Фазиль были красивы. Кожа такая же темная, как у Клеопатры, но носы совершенно другие. Оба черноглазые, черноволосые, очень высокие. Фазиль держался как царевич-воитель, а отец его больше походил на энергичного гражданского служащего. Ирод казался привоем к семейному древу — небольшого роста, склонный к полноте. Его можно было принять за кузена любимого банкира Цезаря, Луция Корнелия Бальба-старшего, выходца из испанского Гадеса. Финикийский тип: полные губы, горбатый нос, большие глаза под тяжелыми веками. Все трое чисто выбриты, с короткой стрижкой, из чего Цезарь заключил бы, что они не евреи, даже не зная об их принадлежности к идумеям, исповедующим иудаизм. Удивительно, но евреи Иерусалима очень нежно относятся к ним. Кипрос, набатейская арабка, выглядела как Ирод. Но обладала определенным шармом, которого у Ирода не имелось. Полнота ее приятна, глаза — омуты чувственных обещаний. Возможно, она всюду ездит за мужем, чтобы знать твердо, что он принадлежит только ей.

— Ты можешь сказать Гиркану, что Рим полностью признает его верховное жречество и что он может называть себя царем Иудеи, — объявил Цезарь.

— Иудеи? Какой Иудеи? Царства Александра Яннея? Будет ли у нас опять порт в Иоппе? — спросил Антипатр скорее с опаской, чем с пылом.

— Боюсь, что нет, — спокойно ответил Цезарь. — Границы были определены Авлом Габинием. Иерусалим, Амат, Газара, Иерихон и галилейская Сепфора.

— Пять районов вместо единой большой территории?

— Верно, но каждый район богат, особенно Иерихон.