Тарс казался преуспевающим, несмотря на отсутствие губернатора Сестия и его квестора Квинта Филиппа. Увидев лагерь близ реки Кидн, Цезарь подивился, с каким талантом Брут расположил его и обустроил. Загадка разрешилась, когда во дворце он столкнулся с Гаем Кассием Лонгином.

— Я знаю, Цезарь, мое заступничество излишне, но все равно хочу просить тебя за Гая Кассия, — сказал Брут со свойственным только ему виноватым выражением на лице. — Он привел тебе хороший флот и теперь помогает обучать новобранцев. Он намного лучше меня разбирается в военном деле.

«О Брут, со всей твоей философией, с прыщами, невзгодами и ростовщичеством!» — подумал Цезарь, вздохнув про себя.

Он не мог вспомнить, видел ли Гая Кассия раньше. Его старшего брата Квинта он, естественно, знал — по кампании против Афрания и Петрея в Ближней Испании, после которой Квинт был послан управлять Дальней Испанией. Но это не значило, что Цезарь не держал в уме Гая. Просто до известных событий Гай Кассий был обычным молодым человеком, делавшим первые шаги на юридическом поприще, поэтому едва ли заслуживал внимания. Сервилия, кстати, была очень довольна, устроив его помолвку с Тертуллой. «О боги, этот человек — муж моей дочери! Надеюсь, он с ней достаточно строг. Юлия не раз говорила, что Сервилия слишком разбаловала ее».

Теперь Гаю Кассию было тридцать шесть. Высокий, но не слишком, крепко сложенный, с военной выправкой, с правильными чертами лица, привлекательными для женщин. Уголки рта чуть приподняты. Волевой подбородок. Волосы жесткие, курчавые, непослушные, поэтому их приходится очень коротко стричь. Они светло-каштановые, как глаза и кожа.

Кассий в упор, не мигая смотрел в глаза Цезарю. Во взгляде читались плохо скрываемое презрение и гнев. «Ого, — подумал Цезарь, — Кассию вовсе не нравится быть в роли просителя. Если я допущу хоть малейший намек на его зависимость от моей воли, он выбежит вон и заколется. Понятно, почему он так нравится Сервилии. Он именно таков, каким она хотела бы видеть бедного Брута».

— Я знал одного человека, который в свое время построил несколько неплохих лагерей, и знаю, кто построил лагерь под Тарсом, — весело сказал он, широко улыбаясь и протягивая правую руку. — Конечно, это Гай Кассий! Чем Рим может отблагодарить тебя за то, что ты прогнал парфян из Сирии после смерти Красса? Я искренне надеюсь, что тебя приняли здесь хорошо.

Итак, милость была явлена без словесного оформления. У Гая Кассия не оставалось другого выбора, кроме как пожать протянутую ему руку, улыбнуться в ответ и вежливо возразить против столь высокой оценки своих сирийских заслуг.

При помощи рукопожатия и теплого дружеского приветствия этот статный и неодолимо располагающий к себе человек сумел дать понять побежденному, что тот прощен.

— Я послал гонца к Кальвину, чтобы он встретил нас с тем войском, которое ему удастся набрать в Иконии за десять дней, — сказал Цезарь за обедом. — Брут и Кассий, вы пойдете со мной. Брут, ты нужен мне как личный легат, а тебе, Кассий, я буду рад дать под командование легион. Кальвин возвращает Квинта Филиппа губернатором в Тарс, так что, как только он прибудет, мы двинемся к Киликийским воротам. Марк Антоний из Италии морем отправил Кальвину два легиона бывших республиканцев. Кальвин горит желанием снова схватиться с Фарнаком. — Он улыбнулся, глядя куда-то вдаль, за пределы столовой. — На этот раз все пойдет по-другому. Цезарь здесь, он пришел.

— Невероятное самомнение! — зло заметил Кассий позднее. — Неужели никогда и ничто не сможет поколебать его?

Брут удивленно взглянул на зятя. И невольно вспомнил тот день, когда Цезарь пришел в дом его матери, одетый как великий понтифик, и спокойно объявил, что собирается выдать Юлию за Помпея. Брут потерял тогда сознание. Не столько от шока — он так любил ее! — сколько страшась материнского гнева. Цезарь совершил непростительное, отверг Сервилия Цепиона в пользу Помпея Магна, мужика из Пицена. О, как она разъярилась! И конечно, винила во всем не Цезаря, а Брута. До сих пор у него все дрожит, когда он об этом вспоминает.

— Ничто и никогда, — наконец уверил он Кассия. — Это врожденное качество.

— Тогда, возможно, остается одно — пырнуть его ножом в грудь, — сквозь зубы проговорил Кассий.

Прыщи на лице не позволяли Бруту бриться, он просто стриг свою черную бороду как можно короче, волосок к волоску. При этих словах он почувствовал, как каждый из них встает дыбом.

— Кассий! Даже не думай об этом! Никогда! — прошептал он в ужасе.

— Почему нет? Долг каждого свободного человека — убить тирана.

— Он не тиран! Это Сулла был тираном!

— Тогда придумай ему другое имя, — фыркнул Кассий.

Он посмотрел на исхудавшее лицо Брута. Пусть фурии заберут Сервилию за то, что она превратила своего сына в такой кисель! Потом пожал плечами.

— Не падай в обморок, Брут. Забудь мои слова, я ничего не говорил.

— Обещай, что ты не сделаешь этого! Обещай мне!

Вместо ответа Кассий отправился в свои комнаты и там ходил из угла в угол, пока его гнев не утих.

Еще до Тарса к Цезарю прибились несколько раскаявшихся республиканцев. Все они были прощены, как и Кассий, не испытав унижения, не услышав задевающих их достоинство слов. В Антиохии прятался молодой Квинт Цицерон, в Тарсе — его отец. Эти двое для Цезаря значили больше других. Но ни один из них не пожелал принять участие в кампании против Фарнака.

— Я бы вернулся в Италию, — вздохнув, сказал Квинт-старший. — Мой глупый брат все еще томится в Брундизии, обмирая от страха и не отваживаясь куда-либо ехать. Теперь даже Греция его страшит. — Карие глаза смотрели печально. — Как бы там все ни складывалось, Цезарь, ты был для меня замечательным командиром. Когда пришло время, я не мог поднять оружие против тебя, что бы ни говорил мне Марк. — Он распрямил плечи. — Мы жутко поссорились в Патрах перед его отъездом в Брундизии. Ты знал, что Катон пытался принудить его возглавить республиканские силы?

Цезарь засмеялся.

— Это сюрприз. Катон для меня загадка. Обладая невероятной силой убеждения, он так и не сформировал своих собственных убеждений. И любыми путями отказывается брать на себя ответственность за свои же поступки. Это ведь он заставил Магна выбрать не мир, а войну. А когда Магн упрекнул его в этом, Катон дерзко заявил, что начавший дело должен его и закончить. Он имел в виду нас, военных. Катон считает, что политики не порождают войн. А это значит, что он не понимает природы власти.

— Мы таковы, какими делает нас воспитание, Цезарь. Как ты этого избежал?

— Моя мать была достаточно сильной, чтобы противостоять мне, не раздавив меня при этом. Она одна на миллионы, я думаю.

Итак, оба Квинта помахали ему на прощание рукой, и Цезарь тронулся в путь с довольно приличным войском: два сицилийских легиона, плюс шестой, плюс преданные германцы, которые уже так давно покинули дебри своих туманных лесов, что перестали об этом и думать.