Но все предусмотреть не получалось, накладки случаются часто, только разные по значимости. Матвей в кабинете находился, принимал звонки от сотрудников. Не везде были телефоны-автоматы, иной раз телефонировали из учреждений, говорили завуалированно.

В шесть часов вечера закончился трудовой день. На улицах сразу многолюдно стало. Отзвонился Вяткин.

– Объект закончил работу, вышел, следую за ним.

Матвей даже ответить не успел, Вяткин дал отбой. Видимо, боится упустить Самохвалова. Еще через час звонок.

– Объект выпил кружку пива и пришел домой, свет в комнате зажегся.

Похоже, встреча с Федоскиным назначена на более позднее время. С одной стороны, в типографии будет меньше работающих в ночную смену, меньше прохожих на улицах. С другой – сам будет заметен.

Около полуночи еще звонок.

– Объект вышел из дома.

– Следуй в отдалении.

Матвей на завершающем этапе, как он полагал, решил присутствовать сам. Время позднее, общественный транспорт не ходит – трамваи или автобусы. Но у него служебная машина – «Рено», еще из гаража морского экипажа. Подъехал к типографии, но сзади, не на Гончарной улице, а на Полтавской улице машину оставил. Иначе будет в глаза бросаться. Недалеко от типографии сотрудник в куртку кутается.

– Не выходил?

– Нет еще.

Прошло несколько минут. И вдруг события стали разворачиваться стремительно. Из дверей типографии вышел Самохвалов с увесистым саквояжем. Такие до революции любили носить доктора и коммивояжеры. Вес выдавал себя асимметрией тела, Самохвалов старался отклониться в другую сторону от саквояжа. Он махнул рукой, немного поодаль заработал мотор, зажглись фары, и к Самохвалову подкатил автомобиль. Фальшивомонетчик довольно быстро уселся на заднее сиденье, и автомобиль тронулся. Все произошло за секунды.

– Уйдет! – заскрипел зубами оперативник Филков.

– За мной!

И бегом Матвей помчался к машине. Мотор еще не успел остыть, завелся моментально. Рядом с Матвеем на переднее сиденье уселся Филков.

Матвей включил фары, передачу и рванул за машиной Самохвалова. Но какое-то время отставал, машина фальшивомонетчика имела фору в полминуты. Выручило то, что движения на улицах почти нет. Редкие машины и пешеходы не создавали помех. Матвей выжимал из мотора все, дистанция медленно сокращалась. Видимо, Самохвалов заметил преследование. Его машина сделала резкий поворот с Лиговского проспекта в Кузнечный переулок и через пару минут поворот налево на Владимирский. У Самохвалова машина явно мощнее и шофер опытный, хорошо знающий город. Правый поворот, очень крутой, машина Самохвалова встала на два левых колеса. Еще немного и перевернулась бы. Проскочили Семеновский мост, повернули на Садовую улицу.

– Филков, стреляй по колесам! – приказал Матвей.

Опасался Матвей, что еще немного гонки и мотор старенького «Рено» сдаст. Было бы обидно провалить операцию. Проскочили Гостиный двор. Филков высунулся почти по пояс, вскинул револьвер. Бах! Бах! Бах! Три выстрела подряд. Преследуемая машина вильнула, шофер попытался вырулить, но пробитое заднее левое колесо не дало, машину занесло, и она правым бортом ударилась о фонарный столб на углу Садовой и 25 октября, бывшему Невскому проспекту. Филков и Матвей выскочили из машины, подбежали к аварийному автомобилю. Шофер и Самохвалов оба живы, но в шоке. Самохвалов на заднем сиденье ухватился за саквояж мертвой хваткой. Когда Матвей попытался отобрать саквояж для осмотра, это не сразу удалось. Матвей отщелкнул оба замка, раскрыл. Вот они, свеженапечатанные купюры! А к машине уже бежит постовой милиционер. Матвей сразу представился:

– ОГПУ, Митрофанов. Найди, старшина, двух свидетелей. Надо протокол изъятия подписать.

А шофера, чтобы в суматохе не сбежал, приковали наручниками к рулю. Нормы, прописанные в законах, надо соблюсти. Самохвалов может нанять толковых адвокатов, те будут цепляться за любые шероховатости. В царское время была состязательность сторон, ушлые адвокаты, вроде Плевако, могли выиграть процесс, освободив подследственного от обвинения либо сильно скостить срок. Правосудие в советское время отличалось обвинительным уклоном. Коли уголовное дело есть, стало быть виновен, получи срок. Адвокатура больше для видимости демократии, справедливости. При советской власти началось «телефонное право», когда судьям звонили партийные функционеры и рекомендовали виновного и срок. Конечно, неофициально.

Милиционер привел парочку – мужа и жену. При них открыли саквояж. Парочка по очереди заглянула, ахнула. Пришлось и свидетелей и задержанных везти в ОГПУ, деньги пересчитывать, протокол писать. Задержанных сразу на допрос, все оперативники к тому времени уже вернулись, да не с пустыми руками, доставили и директора типографии и рабочих. И сейчас во всех кабинетах шли допросы. Матвей свидетелей поблагодарил за исполнение гражданского долга и попросил выделить дежурную машину – отвезти парочку домой. Все же середина ночи, свидетели в ОГПУ провели добрых три часа.

Допросы продолжались с перерывами более суток. Когда сотрудники уже валились с ног, Матвей отправил всех отдыхать. На свежую голову меньше ошибок и дело быстрее пойдет. Сейчас главное – получить заключение экспертов о фальшивых купюрах. Директор Федоскин и Самохвалов отрицали, что печатали купюры, но печатники запираться не стали.

– Мы люди подневольные, что нам приказали печатать, то и делали, – отвечали они.

– Но вы же понимали, что это противозаконно. Почему не сообщили нам или в милицию. Теперь соучастниками пойдете.

Тут до печатников дошло, что не всякое указание начальства надо исполнять.

Матвей, получив через пару дней заключение экспертов, к начальству пошел с материалами дела. Папка с документами уже пухлая от протоколов допросов, изъятий, экспертиз.

Получил одобрение и указание – передать в Следственный отдел. Рабоче-крестьянское правосудие свершалось быстро. Уже через месяц состоялся суд, Самохвалова и Федоскина приговорили к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Печатники получили сроки от восьми до двенадцати лет трудовых лагерей. На суде присутствовали репортеры и уже на утро в петроградских газетах вышли статьи о доблестных сотрудниках ОГПУ, раскрывших «гнусную шайку вредителей». Понятное дело, под руководством партии большевиков. Еще существовали другие партии, но малочисленные. И Лев Троцкий (Бронштейн) занимал руководящие посты. Но надвигались перемены. Ленин уже не появлялся на съездах, отошел от руководства партией, из Кремля переехал в Горки. Давал о себе знать менинговаскулярный сифилис, которым Ленин заразился в эмиграции. Одним из лечащих врачей Ульянова был россиянин Кожевников, специалист по нейросифилису. А консультировал Макс Нонне, главный специалист Европы по нейросифилису. Поскольку антибиотики еще не были открыты, Ленина лечили большими дозами солей висмута, ртути, мышьяка, йода. Нейросифилис сам по себе приводил к слабоумию. Эти же побочные эффекты давали соли тяжелых металлов. В итоге паралич, прогрессирующее слабоумие и смерть 24 января 1924 года в возрасте 53 лет.