Потянувшись к ней, он начал расстегивать ее блузку.

Она начала было ему помогать, но он отвел ее руки.

– Помощь мне не нужна. Я уже давно к этому готовился.

Он спустил блузку с ее плеч. Она вздрогнула.

– Холодно?

– Это не от холода.

Он завел руки ей за спину. Расстегнул лифчик. Она закрыла глаза. И тут его руки вдруг исчезли. Она открыла глаза. Он молча смотрел на нее.

– Я запоминаю тебя, – сказал он. – На тот случай, если ты вдруг исчезнешь.

Она наклонилась к нему, взяла его руки и положила себе на грудь.

– Никуда я исчезать не собираюсь, – прошептала она ему прямо в губы.

Сообща они развязали ему галстук и стянули с него пиджак и рубашку. Ее помощь не особенно способствовала делу. Она была нетерпелива.

– Ну а теперь немного акробатики, – сказал он и, упершись руками в подлокотники кресла, перебросил себя на кровать. Он все так же неотрывно смотрел на нее. – Спасибо, – добавил он.

– За что?

– За то, что не отводишь глаза. За то, что не пытаешься скрывать отвращение.

Она взобралась на кровать, села на него верхом, наклонилась так, что их лица почти соприкасались, и сделала движение бедрами.

– Это что, похоже на отвращение?

Каким-то образом они умудрились избавиться от остатков одежды – вместе расстегивая пуговицы, и молнии, и стягивая рукава. Когда на обоих не осталось ни единой нитки, она снова села на него верхом. Потом она падала, и он поднимался ей навстречу, и оба забыли про неловкость, и про всю жестокость его увечья, и про само увечье, двигаясь сначала медленно, потом все быстрее, потом снова медленнее, пока она не подумала, что сейчас завоет от наслаждения, и наконец она потеряла себя, потеряла его, ее спина выгнулась в исступлении, которое она уже не могла контролировать, и он тоже выгнулся под ней, и тогда она и в самом деле завыла. Дрожь прошла по ней волной, словно землетрясение. Мгновение спустя он содрогнулся в ответ.

Он провел у нее ночь, хотя поспать обоим почти не удалось. И дело было не в ее узкой кровати. Просто они постоянно будили друг друга – сначала чтобы снова заняться любовью, а после еще несколько раз, чтобы прикоснуться друг к другу в темноте, убедиться, что другой здесь, никуда не делся, а под конец, перед самым рассветом, чтобы опять заняться любовью.

Вставало солнце. Она проводила его до лифта.

– Я должна была бы терзаться чувством вины, – сказала она. Он остановился взглянуть на нее. – Но это не так.

– Я разошлю повсюду пресс-релиз. «В первый раз на нашей памяти Шарлотт Форэ не терзается чувством вины».

– Но у меня такое ощущение, что это еще придет.

Он покачал головой:

– Что же мне с тобой делать? И, если уж на то пошло, что нам делать с нами?

– Ничего.

– Не говори так.

Она наклонилась к нему, чтобы поцеловать на прощанье.

– Разве это не твоя роль – смело глядеть правде в глаза?

Сперва она отказывалась ехать.

– Я не могу оставить Виви.

– Возьми ее с собой. Все равно будут каникулы. Для нее это будет лучше всего.

– Я не могу себе это позволить.

– Издательство оплачивает расходы. Думаю, мы можем подкинуть немного и на долю Виви.

– И что же она будет делать, пока я работаю?

– Мне что, снабдить тебя путеводителем? Нотр-Дам. Эйфелева башня. Лувр.

– Но она же будет совсем одна. Ей всего пятнадцать.

– Она – девчонка из Нью-Йорка. Прекрасно знает, как ориентироваться в мегаполисе. Да кто в пятнадцать не убьет за возможность самостоятельно проводить в Париже пару часов в день? Но если ты и в самом деле беспокоишься, то у меня там есть знакомые. И у Ханны тоже. Да и у тебя наверняка они там тоже имеются.

Она посмотрела на него через разделявший их письменный стол.

– В этом-то и проблема.

– Времена изменились. С тех пор как кончилась война, прошло уже десять лет. Все прощено – благодаря политической дальновидности твоего тезки Шарля де Голля.

– Приятно, конечно, так думать, но у меня уверенности нет.

– Поезжай, Чарли. Виви посмотрит Париж, «Джи энд Эф» заполучит несколько неплохих переводных изданий на следующий год, а ты похоронишь парочку демонов.

– Я в этом сомневаюсь.

– А ты попробуй.

* * *

Они плыли пароходом «Индепенденс». Можно было бы и самолетом полететь – все только и говорили, что через несколько лет никто уже не захочет тратить шесть дней на то, чтобы пересечь Атлантику, когда можно сделать это за несколько часов, – но ей нужно было это время, проведенное в море. Чтобы подготовиться к встрече с собой из прошлого, ей понадобится больше чем пара часов.

Несколько Вивиных подруг поднялись на борт, чтобы ее проводить. Они толпились в тесной каюте в радостном волнении, то и дело принимаясь хихикать, а те, кому уже случалось побывать в Европе, давали Виви мудрые наставления.

Шарлотт и Хорас оставили их за этим занятием и поднялись на палубу. Июльское солнце припекало вовсю, но соленый бриз немного смягчал жару. Вдалеке пульсировали в знойном мареве небоскребы. Порывшись в сумочке, она достала темные очки. Он вынул свои из кармана пиджака.

– Мне все еще кажется, что это большая ошибка, – сказала она. – При всем уважении к политической дальновидности де Голля, люди не настолько склонны к всепрощению, как ты это пытаешься изобразить.

– Есть только один человек, который не может простить, – сказал он, глядя вдаль, в сторону горизонта.

– Кто бы говорил.

Он повернулся к ней, но выражение его глаз скрывали очки.

– Как я не устаю повторять, мы с тобой одного поля ягоды. Вот поэтому-то мы друг друга и заслуживаем. – Он снова посмотрел вдаль. – Ты ведь вернешься, верно?

– Куда же я денусь?

Он пожал плечами:

– Не такая уж ты американка, как притворяешься. Все еще можешь черт знает как грассировать, когда тебе это удобно. Может, Париж вновь покажется тебе домом.

– Я вернусь.

– А потом что?

– А потом ничего. Пара недель во Франции ничего в особенности не изменит.

– Я же тебе говорю, Ханна будет только счастлива от меня избавиться. Сможет выйти за Федермана или за своего следующего ученика.

– Я все еще в этом сомневаюсь, но, честно говоря, дело уже не только в Ханне. Оказывается, я слишком эгоистична для подобных жертв.

– Виви?

– Она многое мне простила, но не думаю, что простит еще и это. Ханну она обожает. И потом, дети относятся к таким вещам, как брак, с огромным предубеждением.