И они разорвали его на части, чтобы воскресить к вечеру.

* * *

Полковник Левшов был раздосадован. Честно говоря, он даже слегка нервничал, что случалось с ним довольно редко – иначе он не продержался бы на своем посту так долго, не создал бы свою, как он иногда говорил самым доверенным людям, «тихую империю».

Но сейчас – как же обидно! Пришлось свернуть множество операций, люди, которые обязаны ему всем, под благовидными предлогами отказываются встречаться, делают вид, что не знают его.

Там, в верхах, приходится ждать в общей очереди и даже отвечать на крайне неприятные вопросы. Самое плохое, что Державный демонстративно отменил встречу для регулярного доклада и затребовал материалы по происшествию в Кривоколенном.

Прошло уже несколько дней, а буча не утихает, и даже те газетки, которые раньше не смели рекламное объявление без его ведома напечатать, сейчас размещают полосные интервью с кретинами из Думы, которые спрашивают, как это так получилось, что хваленые специалисты по иномирной безопасности из Службы Охраны проморгали крупнейший инцидент с момента События. И с пафосом вопрошают, куда ушли ассигнования на исследования «мест взаимопроникновения пространств с различными физическими параметрами и их воздействия на психику человека».

Куда ушли… Куда надо, туда и ушли.

Словом, положение было опасным.

– Гос-споди… нельзя же так, – полковник даже руку к сердцу прижал, когда в кресле перед ним сплелся из теней хорошо одетый господин.

– Ну отчего же, господин Левшов. Очень даже можно.

Полковника раздражала эта снисходительная барственная манера, но сейчас приходилось терпеть.

– Мы же договаривались, что вы не будете искать встречи со мной, – раздраженно сказал Левшов.

– Помилуйте, да меня и нет здесь, – улыбнулся посетитель.

Спорить было не только бесполезно, но и опасно.

– Ну хорошо. Что вам от меня сейчас нужно?

– Я просто хотел убедиться, что с вами все в порядке, господин полковник, – гость нагнулся и похлопал ладонью по запястью полковника.

Рука у него была неприятно горячей и влажной. Левшов, стараясь не показать брезгливости, убрал руку, растер запястье.

– Все в полном порядке. Но благодарю за беспокойство.

– Скажите, полковник, я правильно понимаю, что после известных нам событий дочь господина Столярова бесследно исчезла и ваши люди не знают, где она?

Полковник дернул подбородком. Увы, это было так.

Гость словно прочитал его мысли.

– Не переживайте. Ничего спешного. Но ребенок этот важен. Очень важен.

Теперь человек из теней был тих и задумчив, говорил словно бы сам с собой.

Таким его полковник видел редко и, честно говоря, побаивался, хотя трусом не был. Но Левшов понимал, что перед ним уже не человек, и чего ожидать от этого существа – неясно.

– Мои люди будут ее искать всеми силами. Служба ведет собственное расследование, так что я имею полное право задавать любые вопросы.

– Нет-нет, полковник. Не стоит. Не надо привлекать к себе лишнего внимания, – поднял руку гость.

– А зачем вам, собственно говоря, именно этот ребенок? Собираетесь снова провести ритуал? Неужели нет других возможностей? В Москве сотни девочек, которых гораздо проще заполучить.

– Не в этом дело, господин Левшов. – Гость побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Стать вместилищем она уже не сможет. Ей уготована другая, совсем другая участь. А какая ― зависит от того, где и с кем она будет расти.

Левшов слушал гостя и чувствовал неимоверное облегчение. Раз с ним делятся планами, значит, он, Левшов, еще нужен. И его не оставят, не бросят. Помогут выпутаться.

– Хорошо, господин полковник, – встал, хлопнув себя по коленям, гость, – мне пора. Я рад, что вы сохраняете бодрость духа. Это очень важно.

Он открыл дверь кабинета и вышел. Полковник знал, что этого посетителя никто не заметит.

«Что же я, – спохватился Левшов, – у меня самого масса дел». Взял из стопки лист бумаги с личным вензелем, долго сосредоточенно что-то писал.

На полуслове остановился, вскинул голову, к чему-то прислушиваясь, и разом обмяк.

Голова гулко ударилась о столешницу.

Полковник уже не дышал.

* * *

Москва, февраль

Сидели, сумерничали.

Старшой впервые был в личных покоях Сергия. Раньше как-то не получалось, хотя работали вместе не первый десяток лет, а знали друг друга еще дольше.

А были это именно покои, без ненужной роскоши, скромно обставленные. Навевали спокойную задумчивость; здесь хотелось думать о чем-то большом и хорошем, нужном не только себе, но и другим людям.

Свет не зажигали, сидели, глядя на посеревшие, со вздохами и хрустом оседающие сугробы.

– Не скажешь, значит, где ребенок.

– Не скажу, отче, – покачал головой Старшой.

– Неужто не веришь?

– Верю. Как себе верю. Потому и не скажу.

– Она очень опасна. Очень, – Сергий веско хлопнул ладонью по ручке кресла.

– Знаю. И полезна. А еще, отче, она ребенок. И расти она будет там, где к ней отнесутся как к ребенку.

– Опасную игру ты затеял, друг мой.

Старшой покачал головой, возражая:

– Не я. Но нам с тобой продолжать эту игру. Да и не осталось у ребенка никого. Тело Столярова мы так и не нашли. Ее мать… да ты сам знаешь.

– Как не знать, – тяжело вздохнул Сергий. – Когда она убедилась, что тело мужа пропало, она как окаменела. К дочке так и не подошла ни разу. Осталась в монастыре жить, сейчас готовится постриг принимать.

– То-то и оно. А еще, отец, не хочу я, чтоб ты грех на душу брал.

Сергий перегнулся через подлокотник, пристально посмотрел Старшому в глаза.

– Думаешь, придут за ней? И смотреть будешь, кто и зачем.

Снова не спрашивал, знал.

– Буду, отче. Зорко смотреть буду. Особенно после того, как некстати полковник Левшов умер. Или, наоборот, кстати. Поскольку нет у меня теперь другой возможности понять, откуда большая беда придет. А она придет, я в этом не сомневаюсь. Да ты и сам этого ждешь.

– Жду. И тоже смотреть буду. Раз здесь Наладчик появился, значит, просто так нас в покое не оставят. И вот что я тебе скажу, друг мой: теперь тебе не только за девочкой этой смотреть надо.

– И это знаю. Ко мне слухачи мои на следующий день после штурма прибежали. И с того времени я две смены дополнительные поставил. Раз не получилось разом, теперь будут нас раскачивать. По всему миру. И нас, в Москве, в первую очередь.