Стеклянный дед попытался встать, но не смог – его держали крепкие широкие ремни. Тогда он сделал то, что когда-то умел, но чего теперь боялся.

Вокруг него засвистели осколки колдовского стекла, вспарывая душу, взрезая сознание, и это было очень страшно.

Старый порубежник закричал и умер.

Исчезла всего одна нить, сплетавшая чашу.

* * *

Лишь на миг изменилось гудение, исходившее от чаши, лишь мгновение звенящей тишины повисло и прошло.

Лис тявкнул и толкнул чашу передними лапами.

Закричав, Якут стиснул основание вихря, сдерживая существо, которое пыталось вырваться и неотрывно смотрело на него провалами беззвездной пустоты, выпивая душу.

Великан с посохом и Медведь толкнули чашу вместе с Лисом.

Взмахнула крыльями вернувшаяся Сова, с разлета ударила грудью, чаша закачалась и начала падать, теряя равновесие и осыпаясь по краям.

* * *

В Яви Якут покачнулся и так же, как смерч на изнанке Мироздания, обхватил колдуна. Крепко сжал.

Сцепившиеся в неистовом объятии фигуры окутал морозный туман. Сгустился, превратился в прорастающее ледяными ветвями-иглами дерево, которое росло, поднималось к потолку, уперлось в него и вдруг со звоном распалось. Ледяные осколки полетели во все стороны, задевая всех, кто оказался на их пути. Стас прикрыл лицо рукой.

Снежная пыль осела. Якут с трудом развел руки, сделал шаг назад. Пиджак на нем потрескивал – ломалась насквозь промороженная ткань.

Колдующий стужу завалился на бок. Ударился об пол и раскололся. О том, что произошло дальше, каждый рассказывал по-своему, делясь собственными впечатлениями.

Ниула помнила, как летела на нее моргра, видела, как раскрывалось ее туловище, превращаясь в огромную пасть, усеянную присосками и мерзкими наростами. Девушка только и успела шагнуть в сторону и полоснуть поперек саблей. Как исчезла из кресла девочка, Ниула вообще не заметила.

Стасу запомнился грозный гул, от которого затряслись стены зала. Он раздался в тот момент, когда женщина с землисто-серым лицом и безумными провалами глаз выдернула девочку из кресла и закрыла собой.

Он помнил, как страшно кричал майор Хацкий, отрывая руки женщины от ребенка, а потом вдруг поперхнулся, закашлялся и начал как-то робко, по-детски трогать выросшую из шеи рукоять ножа. Ноги его подломились, и он упал с помоста.

А женщина побежала к двери, и девочка сжимала мать так крепко, что детская тонкая ручка побелела, и эту светлую ручку Стас запомнил, она ему потом долго снилась.

В этот момент он решил, что все кончилось, но оказалось, что еще нет.

Из клубящихся теней выступил человек, и тонкими изящными пальцами, с которых стекали завитки тьмы, коснулся Якута. Тот кашлянул и оступился. Ниула по-кошачьи взвизгнула и рубанула тень. Но там, где только что стоял человек в костюме-тройке, уже никого не было.

Якут тяжело оперся на плечо Ивана.

– Знаешь, мне что-то присесть надо. Вон оно как время-то приходит.

Он сел на постамент.

– Ты, Вань, посмотри… Верно ты с чашей…

Иван все еще держал тонкий мир, видел, как рассыпается зеленым дымом чаша и беззвучно поднимается, растворяясь в недосягаемой тьме, что живет где-то там – по ту сторону Всего, черный смерч.

Он смотрел и думал, что его привычный мир снова изменился навсегда… Хотя нет. Не навсегда. До следующего изменения.

Ниула села рядом с Якутом и взяла его за руку. Молчала. С левого уха у нее капала кровь, но девушка не замечала этого. Сидела, склонив голову, и просто держала Шамана за руку.

Вдруг стало очень тихо. Люди смотрели друг на друга и поражались этой тишине. Скрип двери показался нестерпимо громким. Привалившись к косяку, в проеме стоял порубежник. Смотрел и улыбался. Сплюнул вязкую кровавую слюну и проговорил:

– Слышь, Федул Дементьич, а мы продержались…

– Сколько? – дернул плечом Федул.

– Трое.

– Выносите наших. Гонца шли, пусть Старшой всех сюда отправляет. Ну, кого положено. Только сначала вон бабу с дитенком заберите. Найдите, что им надеть, ну – сам знаешь.

Стас знал, что, когда все совсем кончится, его начнет трясти.

Но это будет потом.

Он все смотрел на вцепившуюся в плечи мамы девочку и думал – почему именно она? Почему именно к этому ребенку рвался смерч из глубин за пределами Мироздания?

Бедный перепуганный ребенок. Очень перепуганный. Очень уставший.

Очень опасный ребенок.

Якут уходил спокойно и легко.

Сергий приказал везти его в Особый приказ, где его положили в чистой светлой горнице. Пришел уже знакомый врач, внимательно посмотрел Шаману в глаза.

Тот улыбнулся, покачал головой.

Врач коротко кивнул:

– Понимаю. Но осмотреть должен.

Осмотрел, поднялся, похрустывая коленями, и вышел.

Ниула не отходила от Якута, сидела в углу комнаты в изголовье и смотрела на всех темными сухими глазами.

Врач хотел осмотреть и ее – не позволила. Только зачесала на оторванную мочку уха прядь слипшихся от крови и пота волос.

Иван сидел на кровати, смотрел на Шамана и молчал.

Под утро Якут кашлянул, поморщился и тихо попросил:

– Ниула, ты, девочка, выйди. Нам с Ваней погулять надо.

Иван подумал, что Шаман заговаривается, и от этого внутри образовалась холодная пустота. Неужели вот так? Все?

Ниула поцеловала Якута в холодный висок и вышла.

– Ты, Вань, думал, что там, в других мирах? Какие они? – Шаман отходил. Лицо заострялось, глаза уже смотрели на что-то невидимое, но говорил он ясно и очень спокойно.

Иван промолчал.

– Думал, конечно, – улыбнулся Якут, посмотрев на Ивана, – и о том, что над ними, тоже думал. Я это Звездным Трактом зову, Вань. По нему каждый пойти может, да не каждый видит. Хорошо там, Вань.

Говорить Шаману было все труднее, но он не останавливался, не переводил дыхания. Только руку Ивана нашарил и сжал покрепче.

– Дай руки. На лоб мне клади, – приказал Шаман.

Лоб у него был сухой и холодный.

– Вместе пойдем…

…Миры светились. Переливались оранжевым, белым, фиолетовым, зеленым и миллиардом других цветов и оттенков, которым не было названия в человеческих языках. Цвета смешивались, текли, сияли, исчезали в волнах тьмы, настолько глубокой и бархатной, что она испускала собственный черный свет. Величественные разноцветные реки текли вверх – к сверкающим кронам, вниз, к уходящим в Ничто, в Великое Неназываемое, корням.