Противостояние давалось Якуту непросто. Он закусил губу, двигался рывками, словно его ноги вязли в невидимой смоле, но шел к своей цели.

Он вел бой сразу в двух мирах – такое умели немногие, и плата за это умение была высока. Лицо Шамана истончилось, кожа обтянула скулы, глаза горели болезненно-ярким огнем. Но он не останавливался.

Шел, не отрывая горящих глаз от колдуна.

* * *

Столяров неподвижно стоял, бессильно опустив руки.

Где-то глубоко в подсознании у него мелькнула мысль, что он представляет собой страшное и жалкое зрелище, особенно его смущали несвежий расстегнутый ворот рубашки и заросшие седыми волосами запястья, торчащие из рукавов пиджака.

Он стоял сгорбившись, бессмысленно водил глазами по сторонам, что-то искал в камере, но что? Он не помнил или не хотел вспоминать.

Чувствовал: если вспомнит, то будет так стыдно и страшно, что жить с этим станет невозможно.

Взгляд остановился на очертаниях неподвижного тела под одеялом.

Столяров тяжело шагнул к двери, сжал кулак, с удивлением посмотрел на него, будто вспоминал, что это такое и что нужно делать с этим дальше.

Стукнул в дверь раз, другой. Заколотил уже двумя кулаками.

Стерегли Столяровых двое.

Сторожам наказали смотреть зорко, членовредительства не допускать, поскольку вопросы к купцу у нанимателей еще оставались. Какие – наемники не спрашивали. Стеречь оставили тех, кто помоложе, в делах еще особо не участвовал и долю имел поменьше. Пусть, мол, обкатываются.

– От двери отойди, – крикнули снаружи, и Столяров послушно отошел.

Вошел один охранник, второй остался снаружи. Вошедший стоял правильно, чуть в стороне, чтоб, ежели что, сразу захлопнуть дверь. Короткое копье смотрело наконечником точно на купца.

– Жене… плохо, – глухо выдавил Столяров. Плечи его снова опустились, руки безвольно повисли.

Охранник подошел к матрасу, нагнулся, осторожно потряс завернутый в одеяло сверток.

– Эй… Эй, ты что там?

Тело было расслабленно-неживым, тяжелым… Мертвецов наемник, несмотря на молодость, повидал достаточно.

– Да чтоб тебя, – прошипел он, вставая на колени рядом с закутанным телом.

Взялся за край одеяла, потянул.

И даже не почувствовал, как остро заточенная щепка вошла в глаз, пробила мозг и скрежетнула по кости.

Столяров вылетел из камеры одним прыжком. Почувствовал что-то неудобное, мешающее в животе.

Стало горячо. Взревел. Ударил человека с копьем головой о стену раз.

Другой.

Третий.

Отпустил обмякшее тело.

Повернулся к жене. Что-то все равно мешало, и было очень больно и горячо.

Копье пробило живот наискосок, стальное жало вышло из бока, торчало окровавленным птичьим клювом.

Купец устало сел, привалившись к стене так, чтоб древко не упиралось.

Посмотрел на жену.

– Ты иди. Иди за Маришенькой.

Помолчал, всхлипнул:

– Раньше надо было старому дураку…

Женщина сняла с пояса убитого нож, неумело, но крепко сжала рукоять и ушла.

* * *

Якут молча смотрел на чашу.

Казалось, он не делал ничего, но Иван понимал, что именно исходящая от него незримая сила до сих пор не дала вихрю нащупать в чаше точку Воплощения.

Битва продолжалась. Порождения пространств и разумов бились уже не за право воплощения. За само существование Многомирья, за право быть в нем.

Гигантские змеи, выросшие из-за спин многоруких воинов, вознеслись в облака тех миров, где обитают боги, и обрушились на призванную иноком дружину.

На их пути встал старец в снежно-белых одеждах. Раскинул руки, подставляя широкую грудь с сияющим крестом, и твари остановились, закружили, забили хвостами, не в силах его коснуться.

Рядом с Медведем возник и пошел, деревянным посохом отбивая удары многоруких воинов, высокий человек в длинной шубе. Он рос, высился, превращаясь в великана, возложил руку на голову Медведя, и зверь взревел, встал на задние лапы и разорвал одного из многоруких. Его тут же обвила гигантская змея, и духи-звери покатились по облачной тверди, терзая друг друга.

– Ваня, чаша, – шепнул Якут. Раскинув руки, Шаман чуть шевелил пальцами, словно жонглировал чем-то невидимым.

Он коснулся Ивана, и они вознеслись над схваткой, оказались совсем рядом со смерчем, в котором все яснее проступали очертания существа, и были эти очертания настолько чужды этому миру и страшны, что у Ивана закружилась голова.

– Чаша, Ваня, – повторил Якут, – надо разбить чашу. Иначе долго не протянем. Я дам тебе время.

И Якут обнял смерч.

Этого не могло быть, смерч накрывал уже весь мир, поглощал его, и лишь там, внизу, где кипела битва, сверкали искры оранжевого и бело-серебристого света.

Но старый шаман смог.

Он держал вихрь, не давая закручиваться и втягивать в себя окружающую реальность, выигрывая драгоценные мгновения.

Иван слился со Звездным Лисом. Запетлял между сражающимися духами и неведомыми существами, подскочил к чаше и уперся в ее гладкий бок.

И почувствовал чей-то далекий, едва ощутимый отклик.

* * *

Стеклянному деду было сразу и хорошо, и плохо. Он растворялся, забывал себя, и это было хорошо. Ведь он забывал все плохое, что с ним творилось, уходила боль, исчезал страх, больше не было свистящего острого стекла, которого он так боялся.

А что до плохого, до того, что исчезали лица друзей и знакомых, так это были мелочи. Он давно уже их не видел, и никто из них ни разу не пришел его навестить.

Значит, и не нужны они ему.

Он устремлялся в выси, о которых никогда и не думал, терял себя, а остатки его существа все сильнее заполняло единственное желание – притянуть, вобрать в себя то, что было где-то там, наверху.

Далекий, едва слышный зов снизу коснулся его, словно кто-то хорошо знакомый положил руку на плечо. Едва-едва касаясь.

Но этого хватило. Дед Харитон услышал зов, который был обращен именно к нему. Он был кому-то нужен.

Кому?

Он хорошо знал этого человека… Человека? И он сам, значит, тоже человек?

То, чем Харитон становился, сжало его горло так, что потемнело в глазах, потащило за собой, растворяя в общем потоке, создающем колдовскую чашу.

Но на краткий миг бывший порубежник почти полностью обрел себя. И увидел полные надежды глаза.

Старик не помнил его имени. Зато помнил, как тот, вместе с другом, приходил и говорил с ним. Помогал. Делал очень простые, но такие нужные вещи. И сейчас этот человек шепнул одно слово: «Помоги».