при аварии или проживающих на территориях, «накрытых» радиоактивными облаками, и никто еще не задумывался над тем, что ожидает потомков ликвидаторов. Ирина Евгеньевна предложила мне быть соруководителем диссертации Лейлы с тем, чтобы она с помощью нашей лаборатории могла оценить риск развития опухолей у потомства двух поколений, облученных перед спариванием самцов мышей. При этом часть потомства предполагалось подвергнуть воздействию промотора кожного канцерогенеза с длинным названием 12-О-тетрадеканоил-форбол-13-ацетат (ТФА), или уретана, вызывавшего у мышей опухоли легких. Лейла энергично принялась за работу, и результаты не заставили себя долго ждать. Они однозначно свидетельствовали о том, что облучение самца перед спариванием с необлученной самкой увеличивает чувствительность потомства двух поколений к действию канцерогенов и опухолевых промоторов. При этом эффект был пропорционален дозе облучения. Получены были доказательства трансзиготной передачи предрасположенности к развитию опухоли по «отцовской линии», что позволило объяснить эпидемиологические данные о повышенной частоте новообразований у детей, чьи отцы работали на атомных электростанциях в Англии. Результаты этих исследований были опубликованы в журнале «Mutation Research» и других достойных журналах[95],[96],[97] и часто цитировались. Лейла блестяще защитила диссертацию, устроилась работать в фармацевтическую фирму, стала часто ездить в Милан, где была штаб-квартира этой фирмы, а потом и вовсе вышла замуж за итальянца… Увы, довольно частый путь способных и симпатичных российских девушек. Недавно (в 2007–2008 гг.) в литературе и СМИ прошла информация о высокой частоте опухолей у потомков чернобыльских ликвидаторов. Мы с Лейлой уже в 1991 году знали, что так будет…

Ирина Евгеньевна Воробцова и ее работы хорошо известны радиобиологам, но в связи с этими данными пару раз и меня приглашали на радиобиологические конференции. Одна из них, по биологическим эффектам малых доз радиации, состоялась в июле 1992 года в древней столице Японии Киото. Организаторы дали мне грант на поездку, который не включал дорогу. Билет на самолет из Москвы до Токио стоил довольно дорого, у меня таких денег не было. Институт, конечно же, не оплачивал ничего. И тут меня посетила мысль долететь до Хабаровска родным «Аэрофлотом» – билеты на внутренние рейсы стоили тогда смешные деньги, а из Хабаровска до Ниигаты часто летали чартерными рейсами туристы-дальневосточники. Я прилетел в родной мне Хабаровск, остановился у старых друзей, побродил по милым сердцу местам, сходил к утесу на высоком берегу Амура, прочел лекцию для врачей краевого онкодиспансера, о которой заранее договорился. Спустя день или два я уже был в Японии.

Всё было необычно – левостороннее движение, иероглифы, белые перчатки у водителей такси и белоснежные подголовники для пассажиров, изумительная чистота на улицах и четкость транспорта. Скоростной поезд быстро домчал меня до Токио, я пересел на другой поезд – и вот уже ступаю по улицам древнего Киото. В отеле при регистрации я встретил Бориса Животовского – ученика К. П. Хансона, получившего с ним в «команде» Государственную премию СССР за исследования программированной клеточной гибели лимфоцитов при воздействии радиации. Борис тогда уже работал в Каролинском институте в Стокгольме в лаборатории Стена Оррениуса, члена Нобелевского комитета и крупнейшего специалиста по апоптозу. Добавлю, что Борис Животовский выполнил ряд выдающихся работ в этой области и уже несколько лет возглавляет отдел, которым руководил Оррениус. Мы оба обрадовались встрече и провели немало времени в прогулках по Киото, посещая замечательные синтоистские храмы.

Конференция была очень интересной – я впервые был на международной «тусовке» радиобиологов. Там я познакомился с прилетевшим из Москвы академиком РАМН Анатолием Федоровичем Цыбом, директором Научного центра медицинской радиологии в Обнинске, с которым были несколько его сотрудников, а также с профессором Ажубом Ибрагимовичем Газиевым из Института биофизики РАН в Пущино. Я хорошо знал работы Газиева по репарации ДНК у облученных в разном возрасте животных. У нас с ним как-то сразу установились добрые приязненные отношения. Москвичи были удивлены, увидев меня на конференции, поскольку в самолете с ними меня не было, а рейсы из Москвы в Токио тогда были раз или два в неделю. И потом долго не могли успокоиться, обсуждая, как это я догадался лететь через Хабаровск – такой маршрут обошелся существенно дешевле.

Мой доклад был хорошо принят и даже был отмечен высокой наградой – кимоно, которое по возвращении я подарил сыну. Запомнился праздник «Гион» – японский карнавал. По улицам молодые люди везли, впрягшись в постромки, огромные колесницы, на которых стояли нарядные девушки и юноши в очень красивых традиционных костюмах. Из Киото я на два дня съездил в Осаку, куда меня пригласил профессор Т. Номура, занимавшийся трансплацентарным и трансзиготным канцерогенезом. Мы с ним обменивались работами, я посылал ему приглашение на конференцию по трансплацентарному и многогенерационному канцерогенезу, организованную нами с А. Лихачёвым при поддержке МАИР в Ленинграде в 1988 году. Поселили меня в новой гостинице. Из окна открывалась панорама всемирной выставки. Особенно впечатляла монорельсовая эстакада, по которой бесшумно летали поезда на магнитной подушке.

Университетский научный центр был тоже весь «с иголочки». Особенно Номура гордился стерильным виварием, о котором нам приходилось лишь мечтать. Семинар мой прошел удачно, было интересное обсуждение, после которого все вместе сфотографировались, а потом, как это принято, Номура пригласил меня и своих сотрудников в ресторан, где я приобщился к японской кухне. Забавно, но на сохранившейся фотографии меня не отличить от японца!

Из Осаки я приехал поездом в Токио, где по приглашению известного иммунолога профессора Хирокавы посетил Институт геронтологии. Хирокава был учеником самого Т. Макинодана, перебравшегося на постоянную работу в США, занимался особенностями противоопухолевого иммунитета у мышей разного возраста и сделал прекрасный доклад на конференции «Возрастные аспекты канцерогенеза» в Ленинграде в 1983 году. Прошло десять лет, и вот мы встретились уже в Токио. После семинара, на котором я прочел лекцию, основанную на результатах наших последних работ по проблеме «старение и канцерогенез», мы очень долго обсуждали с профессором Хирокавой вопрос о причинах различий в скорости роста опухолей разного происхождения в молодом и старом организме. Билл Эршлер в Мэдисоне описывал снижение скорости роста опухолей, трансплантированных старым мышам, по сравнению с ростом тех же опухолей, привитых молодым животным. В наших опытах опухоли разного гистогенеза вели себя по-разному – некоторые росли быстрее при прививке молодым мышам, другие – у старых животных. Хирокава полагал, что опухоли разного происхождения обладают различной иммуногенностью, что может, безусловно, сказываться на темпе их развития в разном возрасте.

Я рассказал Хирокаве о чудо-виварии, только что виденном в Осаке, и спросил его как иммунолога, оправдана ли такая стерильность при содержании лабораторных животных?

– Ведь люди не живут в стерильной среде, – сказал я. – Можно ли будет переносить