И на этом все.

Ступор.

Приходится применять психологические методы для допросов:

— Начнем с завтрака. Фруктовый салат? Йогурты? Хлопья? Круассаны? Подушечки с шоколадом? Яйца? Каша? Бутерброды? Тосты? Господи, что там еще бывает-то…

— Я на диете…

— Ага, я вижу. У тебя как раз на углеводы глаза загораются. Значит, берем круассаны…

— А если я обратно растолстею?

— И что? — не понял я.

— Ну… тебе же не будет… — она мнется, подбирая слова. — Ты же меня не будешь…

— Любить?

Она кивает с несчастным видом.

— Почему? — удивляюсь я. — Ведь твоя суть от этого не изменится. Тела же меняются неизбежно. Похудеть можно — а как вернуть молодость?

— Это еще страшнее… — почти шепчет она.

— Послушай, — вздыхаю, поворачиваюсь к ней, обнимаю за плечи. — Меня интересует счастливая Сплюшка. Все остальное опционально. Хочешь — худей, буду делиться с тобой спортзалом и белковыми омлетами. Хочешь — толстей, пойдем, смотри, там конфеты ручной работы умопомрачительные. Хочешь — забей вообще на все, как пойдет, так пойдет.

Прячусь с ней за витриной с морепродуктами глубокой заморозки — и целую так глубоко, что тает даже заморозка.

— Так, — мне приходится откашляться. — Так идем за конфетами? Все остальное у нас уже есть, а я хочу как можно скорее оказаться дома, в спальне и в тебе.

— У Аси конфеты вкуснее, — порозовевшая смущенная Соня цепляет меня за локоть и тащит к кассам.

Я уже говорил, как мне нравится эта женщина?

Минут двадцать, впрочем, мы еще тратим на парковке, потому что ехать до дома, не зацеловав ее насмерть, я отказываюсь.

Заведенная Соня по дороге настолько нагло пристает ко мне, что до спальни мы в итоге не добираемся. Спасибо, что хоть до дома как-то дотерпели.

А потом она разбирает пакеты с покупками и долго смеется, когда вытаскивает один из моих сюрпризов — розовые меховые тапочки в виде зайцев.

— Ты ведь понимаешь, кто будет делать торт на вашу свадьбу?

— Ася, блин! Какая свадьба!

Сегодня у Юла куча важных встреч и переговоров, которые обещают затянуться до глубокой ночи. Не хочу грустить без него, не хочу скучать в офисе, поэтому с удовольствием подчиняюсь его строгому приказу привезти те самые Асины конфеты, которые я так разрекламировала.

Ася вздохнула и попросила в следующий раз не впутывать ее в наши эротические игры. Особенно когда дело касается шоколада, которому надо стабилизироваться сутки-двое в холоде, поэтому он совершенно не годится для срочных заказов.

— Сонечка, у меня постоянно такое ощущение, что тебе двадцать, а мне сорок. Мальчик признается девочке в любви, приглашает жить вместе с ее кошечкой, покупает платьица и домашние тапочки, а девочка хлопает глазами и — какая такая свадьба?

Мы с ней долго и с удовольствием торговались и остановились на пирожных с шоколадным ганашем, для которых не требовалась долгая подготовка. Зато требовались лишние руки для мытья посуды, язык для облизывания венчиков миксера и целиком я для сплетен по ходу дела.

— Мне никто не делал предложения. И вообще сначала надо присмотреться. В наше время вообще люди так сразу не женятся. А если женятся, то по залету, что технически невозможно в нашем случае.

— Сонечка, что ты мямлишь? Он тебя любит?

— Ну, он так говорит… — промямлила я.

— Любит. Ты его любишь?

— Не знаю… — мямлить, так по полной программе.

— Соня!

— Наверное…

— Господи!

— Ну, да, да!

— Вот видишь, — Ася довольно ухмыльнулась. — А то — старый, лысый, большой, дайте мне юного дрища…

— Не-е-е-е-ет… — я мечтательно улыбнулась при воспоминаниях о сегодняшем утре. И вчерашнем вечере. И еще облизнулась, предвкушая вечер сегодняшний. — Ася, будут давать огромных качков — бери! Это вообще другой уровень! Это…

— Ну вот, теперь вижу, что любишь.

Ася вдохнула аромат шоколадной массы, булькающей в кастрюльке на плите, довольно кивнула, сняла с огня и перелила ее в стеклянную миску. Кастрюльку вручила мне:

— Иди мой посуду. Надо же как-то убрать эту отвратительную счастливую улыбку с твоего лица, а из лимонов у меня только пюре из белого грейпфрута.

Мне иногда кажется, что в моем присутствии она пачкает раза в два больше посуды, чем это необходимо. Закутать ганаш в пищевую пленку и отправить в холодильник остывать она могла бы прямо в этой кастрюльке.

— Единственное, о чем я жалею, что повелась на Влада. Знаешь, что бы Юл ни говорил, а мне зудит. Да, сейчас он с ним не общается, но он же сын? Значит рано или поздно вернется, и Юл его простит, и нам придется видеться…

Каждый день я боялась однажды зайти к Юлу в офис и наткнуться на Влада. Кроме прочего, я помнила обещание рассказать отцу «его версию». Я верила в любовь и справедливость Юла, но откуда мне-то знать, как люди относятся к своим, даже очень непутевым, но родным детям?

— Знаешь, Сонечка, во-первых, совершенно нет такой необходимости. Влад взрослый совершеннолетний чувак, налаживать отношения мачеха-пасынок не нужно. Во-вторых, отлично, что ты посмотрела на этих твоих прекрасных стройных и красивых вблизи. Если бы ты оценила Юла сразу, потом все равно тосковала бы по эльфам и страстям. Заглядывалась на улице, лайкала бы постики с британскими стройняхами. А так ты их видишь — и сразу вспоминаешь Влада. Отличная прививка.

— В кого ты такая умная? — вздохнула я. Не то чтобы я этого всего не понимала. Но сформулировать так, чтобы это не выглядело оправданием моей глупости, а было осознанным этапом, пережитым и осмысленным, у меня не получалось.

— Компенсирую свою родительницу, — фыркнула Ася. — Она инфантильная, мне пришлось стать взрослой. Представляешь, была недавно у них в гостях, и такой случай: она берет шипучую витаминку, чтобы бросить в стакан, а у нее руки мокрые. И вот она идет с этой витаминкой ко мне на второй этаж, не лень ведь, и спрашивает: «Асенька, почему она пузырится?»

— Ха…

— И вот так всю жизнь, — засмеялась Ася. — Но зато она нашла мужа, которому это все в кайф. Я бы от его заботы повесилась бы на третий день, или его бы повесила, а они, вон, сколько лет душа в душу.

Мы с ней еще немного с самым серьезным видом проживаем важный алхимический процесс остывания и уплотнения ганаша. Ася курит, я домываю миллион десертных ложечек на длинной ручке, которыми она снимает пробу.

А потом я наконец решаюсь сказать то, что меня волнует сильнее всего:

— Ась, мне страшно.