надо протокола… Черт, хлещет как… Он не мог по-другому… и я тоже… вот и разобрались. Мама, затылок!

Мотоцикл зарычал и рванул с места.

21

Ксения Львовна Замятина и ее внук находились в центре местной цивилизации, шли вдоль магазинных витрин. Разговор был о Кате.

— Значит, ты похвалила ее копчушки — и все? — допрашивал Женя с пристрастием.

— Пардон, а что я должна? Разучивать с нею текст басни? Она же текста еще не знает! А я столько слышала от поступающих этих «Волков и Ягнят», «Ворон и Лисиц», «Кукушек и Петухов», что — уволь, пожалуйста… Меня можно изваять в бронзе рядом с Крыловым, я достойна уже… Сидит Крылов, а на плече у него — этакая старая ворона! Только вместо сыра у нее в клюве — студенческий билет…

— Щемящий образ. А Катя — Лиса, так надо понять? — У него желваки заходили от возмущения.

— Окстись! Если всюду тебе мерещится ее славная мордочка, я за это не отвечаю…

Он замедлил шаг. Поглядев на него, бабушка поспешила раскаяться:

— Ну не гневайся, ну не буду… Понимаешь, меня сбивает с толку неясность твоей роли. Или то, что их сразу три!

— Какие еще три?

— Культурно-просветительная — раз. Организационно-меценатская, связанная со мной, с какими-то видами на меня, — это два. И, наконец, главная… определи ее, как хочешь, сам… но, по-моему, там все решает Эрос…

Женя почему-то ударил палкой по урне для мусора, случившейся по пути.

Но факты — полупризнал:

— Занятно. Ну допустим, допустим… Дальше-то что?

— А дальше — у меня маленькое опасение… только ты не рычи, я была бы рада ошибиться! Женька, а не может быть так, что самой Кате требуется только второе? Чтоб вытащили ее в Москву и поставили на лестницу-чудесницу, везущую куда-то вверх? А вся культура и вся лирика — это так… сбоку припека?

Он посмотрел на нее так, что она закрыла рукой лицо в комическом испуге.

— О боже… Марат, Дантон и Робеспьер, вместе взятые! Сказала ведь: это предположение только, и дай бог, чтоб оно было ошибочное…

Около фотоателье Замятина вздохнула:

— Хотела еще одну вещь сказать чисто фактическую, но, ежели из-за этого я враг, не буду.

И пошла дальше.

— Скажи, — попросил Женя. — Скажи, это важно мне.

— Вот именно: нельзя ведь, чтобы тебе долго вешали на уши холодную вермишель? Мы сейчас прошли фотосалон… вернись, глянь на витрину.

Женя вернулся. Центральное место в экспозиции фотографий занимала та, где Катю обнимал матрос.

— Ну и что? — быстро спросил Женя. — Ну и что?

Но потом замолчал надолго. Матрос, известный нам под именем Костика, выглядел счастливчиком. Катя, хотя и уступала ему по части ликования, красовалась на главной улице по праву. Оба были в тельняшках, и очень вызывающей получилась у нее свободная от лифчика грудь.

Чтобы увести Женю оттуда, Замятиной пришлось вернуться за ним и взять его под руку:

— Пойдем, мне надо еще на почту…

22

К телефонной кабинке со словом «Москва» на стекле была очередь, как всегда. Ксения Львовна закрепилась в ее хвосте и вышла на порог покурить. Женя что-то чертил на испорченном телеграфном бланке. Потом поднялся из-за стола и, вялый, рассеянный, тоже вышел наружу. Не глядя на бабку, произнес:

— Сегодня, ты говорила, тебя везут в Домский собор?

— Да, а что? Второй билет есть, но ты ведь заранее сказал, что не сможешь?

— Я смогу, пожалуй. Был назначен урок, но я отменю.

— Ну да… в конце-то концов, ты ж на отдыхе…

— Вот именно.

Они прохаживались там, у входа на переговорную. Неспокойно было Ксении Львовне: слишком явно и на глазах поскучнел ее Женька. Она решилась вернуться к болезненной теме:

— Слушай-ка… наверно, я зря в это влезла. Ты не особенно прислушивайся.

— К чему?

— Ну к моим предостережениям, страхам. Если тебе хорошо с ней — это и есть главное, вероятно. А матрос этот… очень может быть, что он — вариант моего Лаэрта… Студент мой, Лаэрт Курдиян, уходил в армию и попросил меня сфотографироваться с ним на память. Ну доставила я ему это удовольствие, а как иначе? И не думаю, что его девушка должна теперь шибко мучиться… А по-твоему?

Женя улыбнулся только.

— Она мне, вообще-то, симпатична…

— Девушка Лаэрта?

— Да Катя твоя! Ты прости, Женька… может, я действительно забыла, как это бывает… Знаешь, дай пенсионерам власть — за поцелуи штрафовали бы на санэпидемстанциях!

Он кивнул, усмехаясь. Какое-то время они еще топтались на каменном крыльце. Потом Женя подошел к местному автомату, он висел тут же.

— Смотри, тут указан телефон спасательной…

— Так позвони! Или ты решил не отменять ничего?

— Вот думаю… Нарушить слово, отменить ради концерта урок — в этом есть что-то немузыкальное. А?

23

Инка поменяла холодный компресс на Катиной физиономии.

— Очень раздуло? — спросила Катя, хотя зеркальце держала в руке.

— Да терпимо… я думала, хуже. Интересно вот что: теперь это семейство навсегда отвалило от тебя или опять будет швартоваться?

Телефонный звонок. Подошла Инка.

— Да? Алло? Ну что молчите-то?

Швырнула трубку.

— Борис, наверно. Хотел послушать, дышишь ты еще или нет.

Аппарат зазвонил снова.

— Спасательная! — грубым голосом сказала Инка в трубку. — Не Катя, нет… А кто спрашивает? Огарышев? Что-то не слыхала… Это, случайно, не вы репетитор ее?

Катя хищно, стремглав выхватила у нее трубку; компресс при этом полетел на пол.

— Сам позвонил, надо же… Спасибо! Женя, можно я не приду сегодня? Нет-нет, я хотела попросить: давай наоборот — ты ко мне? Потому что… одну очень-очень важную вещь мне надо сказать. Такую, что у меня удобней. Да. И спросить… Не по прочитанному — по жизни! Одна я буду, одна! Когда? Аккуратней только дорогу переходи…

И положила трубку. И как-то незряче посмотрела на Инку. А Инка встала, деловито оглядела помещение.

— Свечи есть?

— Есть… а зачем?

— Доставай. Две свечи, больше не надо. И негромкую музычку. Лучше даже классическую. Найдется такая?

— Симфонии, что ли? Нету… откуда? Ин, а зачем?

— Ну что «зачем»? Я поняла, что ты решила: сегодня или никогда — правильно? А для такого вечера нужен душевный комфорт… чтоб никакой казенщины. Прейскурант на стенке — за что какой штраф — я снимаю… Нету классической — поставь Мирей Матье: лучше, когда не по-русски… А за нос не переживай, он в глаза не бросается… если тем более полумрак…

— Да у меня еще затылок болит! И губа.

— Вот губе потерпеть придется: еще не так заболит. Ясно? Теперь — что надеть?