К счастью, я всё же промолчала, хотя под влиянием болезни необъяснимо усиливалось желание делать что-то, не думая о последствиях.

— Я вообще это, поговорить хотел. Тебя ребята тоже искали, чтобы сказать…

— Да знаю я, — с обречённым вздохом перебил паренька Максим, прямо на его глазах достал из кармана телефон и снова картинно сбросил ещё один звонок. Выглядел он при этом совсем как раньше: раздражающе самоуверенным, хамоватым и отвратительно высокомерным. И тогда до меня дошло, как давно не доводилось видеть его именно таким, хотеть влепить несколько отрезвляющих оплеух и назвать заносчивым засранцем. — Я же сказал, что мы всё обсудим на обеде, после принятого директором решения. Сейчас ещё не о чем говорить.

— Но на обеде соберутся все, — несмело заметил Витя, то ли не замечавший, как Иванов начинает постепенно звереть, то ли самонадеянно игнорировавший все тревожные признаки надвигающегося урагана.

— А вы мне наедине хотели в любви признаваться?

— Да не, ну это… Ладно, — покорно кивнул Витя, осознав всю бесполезность дальнейших попыток вызвать его на разговор тет-а-тет. У меня промелькнула полная абсурдного торжества мысль, что я уже знала и понимала Максима намного лучше его подопечных, ни на секунду не сомневаясь, что он не поддастся на уговоры и не решит покинуть своё убежище. Паренёк явно собирался уходить, но замешкался и с восторженной улыбкой и блестящими глазами заметил: — Выглядело это круто. Когда ты его…

— Витя! — предостерегающе снова перебил Иванов, и я увидела, как его щёки стремительно становятся ярко-алого цвета. Он явно не желал обсуждать (по крайней мере, при мне) загадочное пятничное происшествие. — На обеде. И не говори никому, что видел меня. — Витя сосредоточенно вникал, долго переваривая информацию, и до сих пор не уходил, придавая ситуации абсурдную комичность. Я уже прикусила губу, чтобы не засмеяться, когда у Максима лопнуло терпение: — До свидания, Витя!

— А, да, — наконец дошло до паренька, и, глядя на его огромную удаляющуюся спину, я всё же сдавленно хихикнула.

— Он не такой тупой, как кажется. Просто мелкий ещё, — внезапно вступился за товарища по команде Иванов, на чьём лице не осталось ни следа от прежнего раздражения и напускной серьёзности, зато снова появилась столь обожаемая мной ребяческая улыбка. Если бы мне повезло не влюбиться в него чёрт знает как давно, то сейчас это всё равно бы неизбежно случилось. — И почему ты не идёшь к медсестре?

— Я… наверное… подожду до урока, ну, чтобы предупредить Олега Юрьевича, — мне казалось, что придуманное оправдание звучало вполне убедительно, но почему-то он смотрел на меня с таким пониманием, словно давно уже догадался обо всём, считав истинные причины поступков. Конечно же, я просто не могла заставить себя встать и уйти, пока была возможность побыть рядом с ним хоть несколько минут.

Может быть, он и правда знает обо всём и специально играет со мной, жестоко компенсируя своему эго все неприятные моменты наших стычек, забитый гол и разбитый нос? Вот только к чему тогда откровенность, если и в пятницу, перед его злобно-колючим взглядом и укоризненным молчанием, я была уже не в состоянии сдерживать свои эмоции по отношению к нему?

— Уже заметно, что у тебя жар, — заботливо заметил Иванов и быстро мазнул костяшками пальцев по моей щеке, после этого вспыхнувшей сильнее, до болезненного распирающего ощущения от приливающей к коже крови. Ещё одно подобное прикосновение, и я полыхну огнём, как спичка, вопреки всем научным доводам о том, что люди не могут самовоспламеняться.

Меня на части разрывало от желания прикрыться, исчезнуть, хотя бы отодвинуться от него подальше, ведь даже оглядываться по сторонам не было нужно, чтобы почувствовать заинтересованные взгляды в нашу сторону от моих одноклассников, постепенно прибывающих перед скорым началом урока. Я бы и сама не сдержалась от любопытства: в конце концов, в прошлый раз, когда мы оба были в этом кабинете, я при всех обозвала его долбанутым козлом.

Но с другой стороны, мне было настолько приятно от сущих мелочей вроде тёплого тона или этих странных жестов, ощущавшихся по-особенному нежными, что хотелось плюнуть на присутствие вокруг других людей и прильнуть ещё ближе к нему, надеясь ухватить ещё капельку случайной ласки. Ни высокая температура, ни проходящий по телу озноб не могли остановить беспрестанно порхающих в животе бабочек.

И пусть там сплошь облезлые и бесцветные капустницы да какие-то мотыльки. Зато все свои, родные.

— Это из-за температуры у тебя здесь столько ошибок, да? — сочувственно поинтересовался Максим, указывая взглядом на мою тетрадь.

Честное слово, когда-нибудь я точно убью эту сволочь. Ну как можно быть… таким? Как можно спокойно чёркать что-то в уравнениях, решение которых далось мне таким трудом, схватив мою же ручку и задорно улыбаясь, пока я молча наблюдаю за этим безобразием, ошарашенная его внезапным сарказмом? Как можно отодвигаться и закрываться от моих несмелых попыток вырвать из его рук тетрадь и начинать смеяться в голос? Как можно легонько ущипнуть меня за бок, чтобы ловко нейтрализовать назревающий бой?

А самое главное: как можно вести себя так, словно мы всегда были друзьями, а не тряслись от раздражения и презрения рядом друг с другом?

— Это вообще-то моя собственность! — напомнила я, смиренно ожидая, пока он с нескрываемой радостью дописывал решение маленькими, округлыми и очень аккуратными цифрами, на фоне моих кривых закорючек смотревшимися почти каллиграфией. Педантичный и занудный говнюк.

— Напиши на меня жалобу директору. Раз уж мне всё равно к нему идти, — хмыкнул Иванов, насмешливо поглядывая на моё растерянно-обиженное выражение лица с пунцовыми щеками и растрепавшимися волосами. — А вообще, я могу просто объяснить тебе, как правильно. Хотя бы попытаться объяснить. Боюсь, тут совсем тяжёлый случай…

— Жаль, я ничего не смогу сделать с твоей плохой памятью.

— Злая ты. Уйду я от тебя, — с видом оскорблённой добродетели заявил он, картинно скрестив руки на груди и отодвинувшись подальше от стола.

И именно в этот момент прозвенел звонок. Громче и настойчивей обычного, этот резкий звук беспощадно вторгался в наше пространство, ломая наспех выстроенные вокруг картонные стены, помогавшие отгородиться от окружающего мира и хотя бы ненадолго забыть, кто мы и где находимся. И вот, иллюзия развеялась, а что делать дальше — никто из нас не знал.

Мы смотрели друг на друга с растерянностью и ощущением какой-то необъяснимой беспомощности, потому что он явно надеялся услышать от меня что-либо, и того же ждала от него я, окончательно запутавшись в происходящем между нами. И когда Иванов встал и (уж слишком подозрительно неторопливо) обходил стол, мои нервы не выдержали этого немого напряжения.

— Максим, — тихонько позвала я, почти уверенная в том, что он не расслышит своего имени сквозь стоящий в кабинете гул. Но он услышал, остановился, обернулся и вперился в меня таким взглядом, будто от следующих моих слов могла бы зависеть судьба всего человечества. Жаль, я не могла зажмуриться от страха, как маленький ребёнок, прежде чем выдохнуть из себя очень честное и искреннее: — Удачи тебе.