Я лично видела, что всё свободное от уроков время он посвящал тренировкам и относился к играм не как к простому развлечению, напористо и порой агрессивно двигался к поставленной цели вытащить нашу команду из числа постоянных аутсайдеров. А сейчас, когда надвигающая огромная волна проблем готова беспощадно похоронить под собой результаты всех его трудов, отнять настолько важные и долго вынашиваемые мечты и оставить ни с чем, он просто хладнокровно смотрел на её наступление. Мне казалось это потрясающим: как человек, привыкший яростно бороться с препятствиями, легко и естественно отпускал ситуацию, на которую уже не мог повлиять.

Его непоколебимое спокойствие и та внутренняя сила, с которой у него выходило принимать на себя удар, не оставляли сомнений: он всегда сможет отстроить новый песчаный замок вместо разрушенного.

— Но тебя ведь ещё могут оставить? Я думала, решение о капитане остаётся за Евгением Валерьевичем, а он наверняка будет на твоей стороне.

— Да ладно, главное, что из команды меня не выгонят, ведь запасного вратаря у нас всё равно нет, — отмахнулся Иванов и, достав из кармана телефон, не глядя сбросил входящий звонок. — А у Евгения Валерьевича своих проблем предостаточно, чтобы парочку ещё и за меня отхватить. Достаточно уже того, что он однажды дал мне шанс, пойдя против воли администрации после разразившегося тогда скандала. Понадеялся, что займёт меня достаточно, чтобы не нашлось времени и желания снова связаться с дурной компанией.

— Может быть, он назначил тебя потому, что ты хорошо играешь и, в отличие от большинства, действительно серьёзно и ответственно подходишь к тренировкам?

— Нет, это вряд ли, — весело рассмеялся Максим. Я уже надевала на себя снятый ещё на уроке пиджак, почувствовав, как по телу пробегает холодок (и беспечно списав его на сквозняк из открытого кем-то в коридоре окна), когда замешкалась и до боли прикусила губу, полностью осознав, что именно ему сказала.

«Держи себя в руках, Романова! Просто сделай вид, что хотела по-дружески его подбодрить и перестань краснеть, будто только что призналась ему в любви!» — требовательно орал внутренний голос, но было уже поздно. Взглядом я растерянно водила по пустой части стола, в красках представляя, как бьюсь о столешницу лбом от собственной глупости.

— Не думаю, что Евгений Валерьевич смог бы разглядеть такой потенциал за те несколько тренировок, что я изволил посетить в последние полгода перед своим назначением. Но это первые хорошие слова в мой адрес, что я от тебя услышал, — с ехидцей протянул он, лукаво поглядывая на мои невразумительные попытки сохранять невозмутимость, когда внутри всё дрожало, переворачивалось и болезненно сжималось от волнения. Его ладонь вдруг снова легла мне на лоб, добавив к прежним эмоциям ещё и толику смятения. — У тебя температура.

Я повернулась к нему, намереваясь показательно закатить глаза и заметить, что он бы мог придумать что-нибудь новенькое, но что-то меня всё же остановило. Серьёзное и сосредоточенное выражение на его лице? Поздно пришедшее озарение, что его ладонь снова показалась мне ледяной, хотя мы оба сидели в душном кабинете? Или так не вовремя вернувшийся после нашего ночного свидания озноб?

— Я не шучу, Полин. У тебя правда температура, — повторил Иванов, правильно интерпретировав мой порыв так и не высказанного праведного гнева.

— Не может быть! — впору было рассмеяться от того, насколько уверенно прозвучало это утверждение, когда на самом деле я уже ничуть не сомневалась в том, что показание градусника сейчас перевалило бы за отметку тридцать восемь.

Но это было совсем уже не важно. Ведь как-то случайно я снова оказалась сидящей прямо напротив Максима, хотя избегала этого с самого начала нашего разговора, и, только встретившись с ним глазами, уже не могла отвести взгляд, угодив в умело расставленный капкан.

Неудивительно, что я боялась не только пошевелиться, но даже вдохнуть полной грудью. Одно резкое движение, и острые зубья вопьются в тело, не оставив ни единого шанса уйти отсюда целой и невредимой.

— Давай проверю ещё раз! — охотно согласился он и улыбнулся еле заметно, лишь слегка приподняв вверх уголки губ, словно ожидал и хотел добиться от меня именно такой реакции. И ещё до того момента, как он потянулся ко мне, я догадалась, каким именно способом он собирается подтвердить свои слова. Самым достоверным, конечно же.

Мне бы попытаться отодвинуться или отвернуться от него, сохраняя хотя бы видимость собственного достоинства и желания отстоять неприкосновенность своего личного пространства.

Мне бы потратить эти несколько секунд на то, чтобы испуганно озираться по сторонам и пытаться понять, как много из моих одноклассников успеет стать свидетелями столь неоднозначной сцены. А главное, кто именно из них, ведь от этого будет напрямую зависеть скорость распространения по гимназии разных сплетен.

Мне бы вспомнить, как всего несколько дней назад я убеждала себя, что нет ничего особенного в пуританском поцелуе в лоб и что ни одна из более опытных моих сверстниц не придавала бы ему никакого значения.

Но я просто ждала. Почти закрыла глаза и покорно ждала прикосновения губ, как удара гильотины по шее, мысленно повторяя про себя: «О Боже, Боже, Боже мой!»

Забавно, ведь я всегда считала себя атеисткой.

— Макс, доброе! Можно тебя на пару минут? — пробасил над самым ухом смутно знакомый голос, ставший неожиданным избавлением от очередного ужасно неудобного и непонятного момента, которыми меня приноровился снабжать Иванов. Но радости от своего спасения я не ощущала.

Перед нами стоял тот самый паренёк с именем на букву В, благодаря которому я окончательно убедилась в том, что судьба существует. И эта милая, заботливая старушенция со вставной челюстью, слуховым аппаратом и веретеном в руках изо всех сил старается оградить меня от непоправимой ошибки и оттолкнуть подальше от губительных и таких притягательных губ.

— Витя, скажи честно, ты за мной следишь? — с неподдельной грустью спросил Максим, отвернувшись от меня и облокотившись локтями о стол.

— Эээээ… почему? — кажется, Витя искренне не понимал предъявляемых ему претензий, а потому перевёл взгляд со своего — пока ещё — капитана на меня, и выглядел при этом так жалобно, что во мне вдруг начала просыпаться доморощенная Жанна д’Арк, готовая безрассудно броситься прямо на поле ожесточённой битвы.

— Он думает, что ты учишься здесь, — тихо пояснила я Иванову, выгораживая паренька, который сначала растерялся будто ещё сильнее, а потом, несколько раз переведя взгляд с недовольного Максима на моё раскрасневшееся от температуры (и не только) лицо, неожиданно просиял и очень уж неоднозначно ухмыльнулся.

Я еле проглотила слюну, впервые почувствовав, как начинает саднить горло, и отодвинулась на самый край стула, подальше от своего гостя. Хотелось развеять все нелепые предположения и пояснить парнишке, что нас с Ивановым вообще ничегошеньки не связывает (что в свете последних событий уже не походило на правду), я всего-то немножечко в него влюблена (ложь — очень даже сильно!) и вообще мы тут просто о делах разговаривали (он опять ставил меня в тупик своей откровенностью, а я осмелилась признать, что думаю о нём лучше, чем всегда демонстрирую).