Утешало одно, это не будет длиться вечно. Возможно, и не придется ждать год, а после того, как его жена — даже лучше, чтобы с девочкой, что потом Арсену с ней делать? — сядет в машину к Маркелову с тюбиком губной помады, подложенной мужем в сумочку, все это исчезнет как наваждение. Вот только почему-то от этих мыслей в груди сворачивалось что-то незнакомое и ледяное, оно холодило под ребрами, и тогда Ямпольскому казалось, что дальше будет только хуже. И все чаще стало проскальзывать, что лучшим выходом будет, если к Маркелову в машину с тюбиком губной помады в кармане сядет он сам.

***

— Рома, почему мы не можем с тобой сами порешать этот вопрос, мне обязательно общаться с твоим писюном? — Арсен недовольно поморщился, уже сам сообразив, что сморозил, а теперь еще вынужден был слушать доносящийся из динамика гогот старшего Демидова. — Я хотел сказать, с твоим сыном. Ну хватит, Рома, смотри, еще один инфаркт поймаешь, если будешь так ржать. Да мне пожрать некогда, я и так замахался с эти тендером, а тут еще сынок твой… Ну и сволочь же ты, Демидов!‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он отключился, матернулся и снова прижал телефон к уху, звонили юристы, ничего не выгорало, если не будет документов на землю, а земля была, мать ее, демидовской. Вот разве что с Мишей перетереть, кто там у них в министерстве может помочь, документы будут, куда денутся, чтобы только их на тендер взяли…

Арсен уехал в город и вернулся сравнительно поздно, уже начинало темнеть. Он поднялся в кабинет, бросил на стол ноутбук и только собрался сесть в кресло, как углядел на углу стола три круглых печеньица, которые теперь часто стали печь на кухне. С печенья успели насыпаться крошки, и Ямпольский с недоумением соображал, откуда они здесь взялись. Или персонал настолько обнаглел, что в его кабинете перестали убирать? Чем тогда занята вся эта толпа во главе с его женой, когда у него в кабинете такой, прости Господи, срач?

Ямпольский медленно закипал, но вдруг заметил краем глаза, как шевельнулась портьера. Быстро пересек кабинет, отдернул штору и в изумлении уставился на Эвину дочку, сидевшую под стенкой, обхватившую коленки и смотревшую на Ямпольского как на врага.

— Что ты здесь делаешь, Мария? — вообще ему хотелось на ком-то оторваться и поорать, но не настолько же он урод, чтобы орать на ребенка. Это ее мамочка с нянькой сейчас отгребут и охранник, который в доме. Полный дом людей, а ребенок сидит у него в кабинете, и всем похер…

Он вызвал по связи охрану, а заодно и свою жену с нянькой, этой Ниной … Федоровной. От души оторвался на Андрее, охраннике, дал трындюлей Нине Федоровне и разок гаркнул на Эву. Зато сразу попустило. Оказывается, девочка потерялась уже с полчаса, и ее никак не могли найти, а заглянуть в кабинет Ямпольского, конечно, ни у кого мозгов не хватило…

— Она так в прятки играет, Арсен Павлович, — разводил руками двухсполовиной метровый Андрей, — я зае…, в общем, она прячется, а я ее ищу.

— Я попрошу Машу, чтобы она не пряталась в вашем кабинете, — спокойно сказала Эва, беря за руку дочь, и у Ямпольского сразу пропало желание бушевать. Но стоило взглянуть на печенье, он по новой начал заводиться.

— Ладно, идите, — махнул рукой, — и позовите управляющего. Почему у меня не убрали в кабинете? Мышей с тараканами решили разводить?

— Здесь убирали, Арсен, — возразила Эва, надо же, вообще не боится…

— Это я, — вдруг сказала мелкая Машка и вскинула на Арсена свои серые буравчики, — я печеньки положила.

— Доченька, — Эва присела перед дочкой на корточки, — не надо есть у Арсена Павловича в кабинете, для этого есть столовая, а если ты хочешь…

— Это не мне, это ему, — мелкая Машка ткнула в Арсена пальцем, — твоему мужу.

— Арсену? Но зачем?

Ямпольский выпрямился и засунул руки в карманы брюк. Девочка посмотрела на него, потом на мать и, прижав к груди кулачки, с отчаянием в голосе крикнула:

— Ему есть некогда, я сама слышала, а если он умьет? У меня тогда снова папы не будет? Так хоть такой… — добавила она, отворачиваясь от взрослых.

У Ямпольского отвисла челюсть, он посмотрел на Эву, но та лишь ошалело хватала ртом воздух, как рыба.

— Все ясно, я сегодня говорил по телефону, наверное она услышала, — Арсен потер переносицу, — Черт… Я не подумал, что в доме ребенок, и надо фильтровать разговоры. Оставьте нас, — негромко попросил он Нину с Андреем, те тут же испарились, плотно прикрыв за собой дверь.

Арс присел возле Эвы и осторожно повернул к себе девочку. В серых глазах стояли слезы, и Ямпольский некоторое время молчал, пытаясь вспомнить, когда о нем в последний раз плакали.

— Машенька, Арсен совсем не то имел в виду! Так говорят, когда… — начала обяснять дочке Эва, но он ее остановил.

— Маша, — чуть встряхнул, заставляя посмотреть себе в глаза, — давай договоримся так. Я каждый день буду приезжать домой, и мы будем вместе ужинать, ты, я и мама. Я обещаю тебе, что сейчас спущусь в столовую и поем. А чтобы ты была точно уверена, что я не умру… — он взял со стола печенье и старательно его сжевал, — видишь, теперь я точно доживу до ужина. Ты согласна?

Девочка закивала и хлюпнула носом.

— И можешь приходить в мой кабинет, когда захочешь. А теперь иди с мамой, уже поздно, тебе пора спать, спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — Маша заметно успокоилась и повеселела.

Эва взяла дочку за руку, и когда они уже подходили к двери, Арсен позвал:

— Эвангелина! Потом сразу ко мне.

Она кивнула и увела ребенка. Арс посмотрел на стол, аккуратно собрал в ладонь оставшееся печенье вместе с крошками и закинул в рот.

Он стоял у окна, когда Эва вернулась в кабинет. Она подошла ближе и выжидательно уставилась на Ямпольского.

— Ну? И что это значит? — спросил он. — Что значит, хоть такой?

— Она хотела называть тебя папой, — ответила Эва, глядя прямо перед собой.

— И?

— И я ей запретила.

— Занятно. Меня спросить ты забыла?

— Нет. Не сочла нужным. Арсен, — она впилась в него пристальным взглядом, — ты как-то сказал, что больше не хочешь рисковать своим сердцем. Это правильно. Так вот, и я не хочу рисковать сердцем своей дочери, она слишком маленькая, ей не обяснишь, что сегодня это папа, а через год уже нет. Извини, но я не позволю причинить боль своему ребенку.