быть, она и не начинала. Если она и читала, то ничего из этого не прочла ему вслух, а поскольку тут спокойно, но энергично описывалось действо после полового акта, Джулия наверняка была бы слишком смущена, чтобы читать такие отрывки ему вслух. Или, может, это лишь я был бы смущен? – задавался он вопросом.

Роман настолько притягивал, что Фаррух уже не мог заглядывать в него лишь урывками; прикрыв книгу газетой или журналом, он укрывался с ней в гамаке. Джулия, похоже, не замечала отсутствия книги – возможно, читала своего Троллопа.

В первой главе внимание Фарруха привлек лишь один эпизод, занимавший пару страниц. Рассказчик ехал в поезде по Франции. «Девушка напротив меня уснула. Уголки ее узкого рта были опущены, как бы под бременем горьких открытий». Доктор Дарувалла сразу же почувствовал, что это хороший текст, но также предположил, что у истории несчастливый финал. Доктору никогда не приходило в голову, что камнем преткновения между ним и самой серьезной литературой было то, что он не любил несчастливых финалов. Фаррух совсем забыл, что в юности он предпочитал, чтобы все кончалось плохо.

Уже в пятой главе доктора Даруваллу стал откровенно пугать вуайеризм рассказчика, повествующего от первого лица, поскольку склонность к такого рода вуайеризму была начисто исключена из собственного тревожного опыта доктора. «Когда она идет, во мне возникает слабина. Неуверенный женский шаг. Полные бедра. Узкая талия». Преданно, как всегда, Фаррух подумал о Джулии. «Вспыхивает белый лифчик, там, где кофта чуть отделилась от ее груди. Я продолжаю бросать туда быстрые, беспомощные взгляды». И Джулии нравится такое? – вопрошал Фаррух. А потом, в восьмой главе, роман принял такой оборот, что доктор Дарувалла почувствовал себя несчастным от зависти и желания. Вот тебе и второй медовый месяц! – подумал он. «Ее спина перед ним. Одним движением она стягивает с себя кофту, а затем, выставив локти, в этой неловкой позиции заведенных за спину рук, она расстегивает лифчик. Он медленно поворачивает ее лицом к себе».

Доктор Дарувалла с подозрением относился к рассказчику, этому главному герою, путешествующему за границей молодому американцу, который одержим каждой деталью сексуальных открытий между ним и французской девушкой из провинции – восемнадцатилетней Анной-Мари. Фаррух не понимал, что без навязчивого присутствия рассказчика читатель не мог бы испытывать зависть и страсть вечного соглядатая и что именно это влекло его и побуждало читать дальше и дальше. «Утром они снова делают это. Серый свет, еще очень рано. У нее несвежее дыхание».

Вот когда доктор Дарувалла уже понял, что один из любовников должен умереть; запах изо рта был неприятным намеком на смерть. Он хотел бросить чтение, но не смог. Он решил, что ему не нравится молодой американец, который живет на средства отца, он даже не работает, но его сердце разрывается от боли, поскольку юная француженка потеряла невинность. Доктор и не знал, что, оказывается, его трогают такие вещи. Книга была выше его понимания.

Поскольку его медицинская практика состояла почти из чистого посыла добра, он был плохо подготовлен к реальному миру. В основном он видел пороки развития, уродства и детские травмы; он пытался восстанавливать маленькие детские суставы до их предполагаемого совершенства. А у реального мира не было таких же ясных целей.

Я прочту еще одну главу, подумал доктор Дарувалла. Он уже прочитал девять. Он лежал в полуденную жару на ближнем краю пляжа в гамаке под мертвенно недвижными ветвями арековой и кокосовой пальм. К запаху кокосового ореха, рыбы и соли иногда примешивался дух гашиша, дрейфующий вдоль пляжа. Там, где пляж касался зеленой массы спутанной тропической растительности, киоск торговца сахарным тростником соперничал за небольшой треугольник тени с вагончиком, где продавали молочные коктейли и сок манго. Тающий лед увлажнял песок.

Семейство Дарувалла вступило в командование целой флотилией комнат – заняв весь этаж отеля «Бардез», – и у них был обширный открытый балкон, хотя только с одним спальным гамаком, и молодой Джон Д. закрепил его за собой. Доктору Дарувалле так понравилось лежать в гамаке на пляже, что он решил попросить у Джона Д. позволения поспать в гамаке на балконе хотя бы одну ночь; в конце концов, у Джона Д. была своя комната с кроватью, и Фаррух и Джулия всяко могли провести одну ночь врозь – под этим доктор подразумевал, что он и его жена не были склонны заниматься любовью каждую ночь или даже хотя бы дважды в неделю. Вот тебе и второй медовый месяц! – снова подумал Фаррух. И вздохнул.

Он должен был отложить десятую главу на потом, но вдруг снова погрузился в чтение; как и в любом хорошем романе, текст вызвал у доктора почти полное успокоение этой вечной внутренней озабоченности, пока вдруг снова не встряхнул – да так, что застал его абсолютно врасплох. «Потом поспешно, как будто очнувшись, он раздевается и сзади проскальзывает в нее. Акт, который угрожает нам всем. Город вокруг молчит. Стрелки на молочно-белых лицах часов в унисон, рывком занимают новые позиции. Поезда бегут по расписанию. Вдоль пустынных улиц изредка проплывают желтые фары автомобиля, и звон колоколов отмечает каждые час, и полчаса, и четверть часа. Чутко, словно к цветку, она прикасается к основанию его члена, который теперь полностью в ней, трогает его мошонку и начинает медленно извиваться под ним в каком-то смиренном протесте, тогда как он в собственной своей грезе чуть приподнимается, нащупывает пальцем влажный обвод ее вагины и в этот момент кончает, словно бык. Они еще долго слиты воедино, без слов. Именно такая взаимность скрепляет их, и она внушает страх. Это звериное начало побуждает их к любви».

Это был даже не конец главы, но доктору Дарувалле пришлось остановиться. Он был в шоке; и у него была эрекция, которую пришлось прятать под книгой – та, как палатка, прикрыла ему промежность. Внезапно, посреди такой ясной, такой лаконично элегантной прозы появились «член», «мошонка» и даже «вагина» (с «влажным обводом») – а самый акт влюбленных стал «звериным началом». Фаррух закрыл глаза. Читала ли Джулия эту часть? Как правило, он не разделял удовольствие жены, с которым она читала ему вслух разные задевшие ее отрывки, – почти всегда они оставляли Фарруха равнодушным. Доктор Дарувалла с удивлением почувствовал крайнюю необходимость обсудить впечатление от этого отрывка со своей женой, и мысль о том, что он обсудит это с Джулией, вызвала у доктора эрекцию; он почувствовал, что его вставшее начало уперлось в эту поразительную книгу.

Доктор встречается с человеком, изменившим свой пол

Открыв глаза, Дарувалла подумал,