вроде второго медового месяца для Джулии, – сказал он своему отцу.

– Какой же это медовый месяц, если вы берете с собой детей? – спросил Лоуджи; он и Мехер хотели, чтобы внучки остались дома.

Фаррух знал, что его дочки, которым было одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет, ни за что не согласились бы остаться; слава пляжей Гоа манила их гораздо больше, чем перспектива побыть со своими бабушкой и дедушкой. И девочки решительно настроились на этот отдых, потому что там собирался быть Джон Д. Никакая сиделка не обладала такой властью над ними; они были явно влюблены в своего «приемного» старшего брата.

В июне 1969 года Джону Д. было девятнадцать лет, и – особенно в глазах дочерей доктора Даруваллы – он был исключительно симпатичным европейцем. Джулия и Фаррух, конечно, восхищались красивым юношей, но не столько его привлекательной внешностью, сколько его выдержкой в обращении с девочками; не каждый девятнадцатилетний юноша может переварить столь легкомысленную приязнь со стороны трех несовершеннолетних существ, однако Джон Д. был с ними терпелив, даже обаятелен. Джона Д., получившего образование в Швейцарии, вероятно, не смутят неформалы-фрики, наводнившие Гоа, – по крайней мере, так думал Фаррух. В 1969 году европейских и американских хиппи называли фриками – особенно в Индии.

– Это какой-то второй медовый месяц, моя дорогая, – сказал Джулии старый Лоуджи. – Он тащит тебя с детьми на грязные пляжи, где дебоширят фрики, и это все из-за своей страсти к свинине!

С таким благословением младшее поколение семьи Дарувалла и отправилось в бывший португальский анклав. Фаррух рассказал Джулии и Джону Д., а также дочерям, оставшимся равнодушными к его словам, что церкви и монастыри Гоа являются самыми безвкусными достопримечательностями индийского христианского мира. Доктор Дарувалла был знатоком гоанской архитектуры: ему нравились монументальность и массивность, однако излишества, которые также обнаруживались и в диете доктора, он находил ужасными.

Собор Святой Екатерины и фасад Францисканской церкви он ставил выше маловыразительной церкви Чудотворного Креста, но предпочтение, которое он отдавал базилике Милосердного Иисуса, объяснялось отнюдь не архитектурным снобизмом; скорее, его дико забавляла глупость паломников – даже индуистов! – которые стекались в базилику, дабы поглазеть на мумифицированные останки святого Франциска.

Есть подозрение, особенно среди нехристиан, живущих в Индии, что святой Франциск Ксаверий больше способствовал христианизации Гоа после своей смерти, нежели пока был жив, во время своего короткого, всего лишь несколько месяцев, пребывания там. Он умер и был похоронен на острове недалеко от побережья нынешнего Гуанчжоу; но когда его в дальнейшем подвергли унизительной процедуре эксгумации, оказалось, что он почти не разложился. Его чудесным образом сохранившееся тело отправили на корабле обратно в Гоа, где его удивительные останки стали привлекать толпы оголтелых паломников. Самая любимая Фаррухом подробность этой истории касалась женщины, которая была исполнена такого благоговения и благочестия перед столь блистательным трупом, что откусила ему палец на ноге. Ксаверий лишился не только пальца, но также кое-чего и поболее: Ватикан потребовал, чтобы его правая рука была отправлена кораблем в Рим – без этого доказательства канонизации святого Франциска могло бы и не случиться.

О, как нравилась эта история доктору Дарувалле! С какой жадностью рассматривал он усохшую реликвию, выставленную напоказ в богатом золотом убранстве, инкрустированном изумрудами. Доктор предположил, что святого поместили под стекло и водрузили на пирамидальный постамент, дабы прочим паломникам было затруднительно демонстрировать ему свою преданность ревностными укусами. Посмеиваясь в душе, внешне же сохраняя мину почтения, доктор Дарувалла со сдержанным восторгом обследовал эту усыпальницу. Повсюду, даже на саркофаге с нетленными мощами, были изображены многочисленные миссионерские подвиги Ксаверия; но ни одно из приключений святого, не говоря уже об окружении из серебра, хрусталя, алебастра, яшмы или даже розового мрамора, не произвело на Фарруха такого впечатления, как откушенный палец ноги святого Франциска.

– Вот что теперь я называю чудом! – говорил доктор. – Такое увидишь и сам станешь христианином!

В менее игривом настроении Фаррух изводил супругу историями о святой инквизиции в Гоа, когда миссионеры, пришедшие вслед за португальцами, под угрозой смерти обращали местное население в христианство, присваивали в своем религиозном рвении имущество индийцев, поджигали индийские храмы, не говоря уже о сожжении еретиков, а также о грандиозных зрелищах, которые они устраивали во имя веры. Как потрафили бы старому Лоуджи эти столь непочтительные высказывания сына на данную тему. А что до Джулии, ее раздражало, что в этом отношении Фаррух так напоминал своего отца. Когда дело доходило до издевки над хоть сколько-нибудь религиозным человеком, для суеверной Джулии это было неприемлемо.

– Я же не издеваюсь над твоим безверием, – говорила доктору его жена, – так что не надо меня винить за инквизицию и хватит насмехаться над бедным пальцем святого Франциска.

Доктор завелся

Фаррух и Джулия редко подпускали яда в свои споры, но им нравилось подкалывать друг друга. Не склонные скрывать на людях свою добродушную, пусть и на повышенных тонах перепалку, они казались довольно бранчливой парой в глазах окружающих – служащих отеля, официантов или унылых супругов за соседним столом, которым нечего сказать друг другу. В те времена, в 1960-е, когда Дарувалла путешествовали en famille[51], эмоциональные всплески их дочерей лишь усиливали семейный шум и гам. По этой причине, когда в июне 1969 года семья Дарувалла отправилась на отдых, Фаррух и Джулия отказались от нескольких приглашений поселиться в какой-нибудь очень приличной вилле в Старом Гоа.

Поскольку они представляли собой довольно шумное сборище и поскольку доктор Дарувалла любил чревоугодничать в любое время дня и ночи, они решили, что будет мудрее и дипломатичнее – по крайней мере, пока дети не выросли – поселиться отдельно, а не в особняке друзей, где столько хрупкого португальского фарфора с фаянсом и полированной мебели розового дерева. Вместо этого они остановились в одном из отелей на побережье, который уже тогда знавал лучшие времена, но которому были не страшны ни сокрушительные детские игры, ни зверский аппетит доктора Даруваллы. Обслуживающий персонал в потертой униформе, как и уставшие от мира обитатели отеля «Бардез», не обращали никакого внимания на Фарруха и Джулию, с улыбкой подзуживающих друг друга, а еды из свежих продуктов было вдосталь, пусть и не слишком вкусной, и в комнатах номера было почти чисто. В конце концов, что имело значение, так это пляж.

«Бардез» был рекомендован доктору Дарувалле одним из младших членов клуба «Дакворт». Доктору хотелось точно вспомнить, кто именно так нахваливал этот отель, но в памяти у него остались лишь обрывки той рекомендации. Гостями отеля были в основном европейцы, и Фаррух подумал, что это