и вызывала у него нечто гораздо большее, чем просто эрекцию. Роман представлялся ему героическим актом обольщения; он оживил все чувства доктора.

Фаррух почувствовал, как остывает песок пляжа; в полдень песок так обжигал подошвы, что ходить по нему можно было только в сандалиях, теперь же доктор с удовольствием шел босиком, ощущая, что температура песка под ногами близка к идеальной. Он собирался встать очень рано утром, чтобы пройтись по пляжу в самую прохладу, но забыл об этом. Тем не менее все это прорастало в нем теперь, во второй его медовый месяц. Я напишу письмо мистеру Джеймсу Солтеру, решил он. Всю остальную часть своей жизни доктор Дарувалла будет сожалеть, что так и не написал того письма, но в этот июньский день 1969 года на Бага-Бич в Гоа доктор на какое-то время почувствовал себя новым человеком. Фарруха отделял лишь один день от встречи с незнакомкой, чей голос на автоответчике вот уже двадцать лет преследовал его, наполняя ужасом.

– Это он? Это доктор? – спрашивала она.

Когда Фаррух впервые услышал эти вопросы, он не имел ни малейшего представления о том, в какой мир собирался войти.

10

Перекрестки

Проверка на сифилис

В отеле «Бардез» персонал на стойке регистрации сказал доктору Дарувалле, что с пляжа приходила молодая женщина, из лагеря хиппи в Анджуне; она была хромая и по пути заглядывала во все отели – искала врача. Спрашивала: «У вас есть какой-нибудь доктор?» Они гордились тем, что прогнали ее, но предупредили доктора, что она наверняка вернется; вряд ли она найдет кого-нибудь на Калангуте-Бич, кто займется ее ногой, а если она доберется до Агуады, ее оттуда прогонят. Потому что она так выглядит, что хоть в полицию звони.

Фаррух желал поддерживать репутацию парсов как людей честных и справедливых; он, разумеется, всегда стремился помочь калекам и увечным, – во всяком случае, хромая девушка относилась к категории пациентов, с которыми ортопед чувствовал себя уверенно. Это совсем не то, как если бы его услуги понадобились для «завершения» Рахула Рая. Но Фаррух не мог сердиться на персонал в отеле «Бардез». Они ведь из уважения к личной жизни доктора Даруваллы отправили прочь прихрамывающую женщину; они лишь хотели защитить его, хотя, несомненно, получили толику удовольствия, оскорбляя эту очевидную уродину. Аборигены Гоа, особенно в конце 1960-х, с неприязнью относились к европейским и американским хиппи, бродившим по пляжам; хиппи не сорили деньгами – некоторые из них даже подворовывали, – желательные для гоанцев богатые западные и индийские туристы относились к этим бродягам как к чуждому элементу. Так что, не осуждая их поведения, доктор Дарувалла вежливо сообщил сотрудникам отеля «Бардез», что он хотел бы осмотреть хромую девушку из лагеря хиппи, если она вернется.

Похоже, решение доктора особенно разочаровало пожилого разносчика чая, который шастал туда-сюда между отелем «Бардез» и различными временными убежищами под кровлей; эти постройки на четырех воткнутых в песок столбах, крытые сухими ветвями кокосовых пальм, торчали по всему пляжу. Разносчик чая несколько раз подходил к гамаку доктора Даруваллы под пальмами, и в основном из диагностического интереса Фаррух наблюдал вблизи за стариком. Его звали Али Ахмед; он сказал, что ему лишь шестьдесят лет, хотя он выглядел на все восемьдесят, и доктор обнаружил у него несколько довольно легко узнаваемых и характерных физических признаков врожденного сифилиса. После первого чая доктор заметил, что у Али Ахмета «зубы Гетчинсона» – специфические бочкообразные резцы. Глухота разносчика чая, в дополнение к характерному помутнению роговицы, подтвердила диагноз доктора Даруваллы.

Больше же всего Фарруху хотелось посмотреть на Али Ахмета, когда тот стоит лицом к утреннему солнцу. Доктор Дарувалла намеревался обнаружить четвертый симптом, довольно редко встречающийся при врожденном сифилисе, а именно «зрачок Аргайла Робертсона»[53], который гораздо чаще встречается у людей с приобретенным сифилисом. И врач ловко придумал, как осмотреть старика без его ведома.

Из гамака, куда ему приносили чай, Фаррух смотрел на Аравийском море. За его спиной над деревней в туманной дымке сверкало утреннее солнце; оттуда растекался над пляжем запах забродивших кокосов. Глядя в мутные глаза Али Ахмеда, Фаррух спросил с наивным видом:

– Чем это пахнет, Али, откуда?

Чтобы быть уверенным, что он услышан, Фарруху пришлось повысить голос.

В этот момент разносчик сосредоточенно подавал доктору стакан чая; его зрачки были сужены, то есть они аккомодировали[54] – приспособились для восприятия близкого объекта, а именно стакана чая. Но когда доктор спросил его, откуда этот сильный запах, Али Ахмед посмотрел в сторону села; его зрачки расширились (приспособились, чтобы воспринять дальний объект – верхушки кокосовых и арековых пальм), но даже когда лицо слуги было поднято навстречу яркому солнцу, его зрачки не сузились, то есть не среагировали на яркий свет. Это был классический пример «зрачка Аргайла Робертсона», решил доктор Дарувалла.

Фаррух вспомнил своего любимого профессора по инфекционным заболеваниям Herr’a Doktor’a Фрица Майтнера; доктор Майтнер любил рассказывать своим студентам-медикам, что лучший способ запомнить поведение «зрачка Аргайла Робертсона» – это представить себе проститутку: она приспосабливается, но не реагирует. Этот класс состоял из одних мужчин – все засмеялись, но смех Фарруха был не очень-то уверенным. Он никогда не встречался с проституткой, хотя они были популярны и в Вене, и в Бомбее.

– Это «фени»[55], – сказал разносчик чая по поводу запаха.

Но доктор Дарувалла уже знал ответ, как знал и то, что у некоторых сифилитиков зрачки не реагируют на свет.

Литературное соблазнение

В этой деревне – хотя, возможно, источником запаха был далекий Панджим – кокосовое молоко перегоняли в местную бражку под названием фени; тяжелые тошнотворно-сладкие спиртные испарения относило в сторону Бага-Бич, где со своими семьями отдыхали туристы.

Доктор Дарувалла и его семья уже стали любимцами персонала небольшого отеля, и их радостно приветствовали полупоклонами в ресторане и таверне на побережье, куда они частенько наведывались. Доктор не скупился на чаевые, его жена была классическим образчиком красоты по-европейски (в отличие от хипповой рвани); его дочери – еще невинного школьного возраста – были трепетно-ярки и милы, а сногсшибательный Джон Д. завораживал как индийцев, так и иностранцев. Персонал отеля «Бардез» мало перед кем так извинялся за запах фени, как перед этими симпатичными Даруваллами.

В те предмуссонные месяцы – май и июнь – осведомленные иностранцы и индийцы избегали пляжей Гоа; там было слишком жарко. Однако гоанцы, жившие вдали от Гоа, возвращались домой, чтобы навестить своих родственников и друзей. У детей были