– Рубль пятьдесят, – говорю скромный я.

– Рубль шестьдесят. Два. Три двадцать. Салат. Допустим, по полтиннику. Рубль. Четыре двадцать. Два кофе. Четыре шестьдесят. И бутылка сухого. Семь шестьдесят. На чай официанту, баловать не фиг. Итого – наш с тобой обед стоит восемь рублей на двоих, согласен?

– Сегодня десять. Но это «Метрополь». А вообще так.

– Ты сколько получаешь?

– Сто десять.

– А я сто тридцать. Итого – двести сорок на двоих. А обеды наши сколько стоят?

– Восемью три – двадцать четыре. Тоже двести сорок. Рублей в месяц.

– Погоди, – говорит Серега. – Что за херня такая получается?..

Мы пересчитываем и даже пишем на салфетке, как физики в кино. И по сравнению с салфеткой Серега становится вообще черный.

– Теперь я понял, почему никогда нет денег, – тянет он и смотрит, кого бы зарезать. – То есть это все наши с тобой зарплаты. Две наши зарплаты полностью ушли на обеды.

– Нет, – говорю я. – В неделе пять рабочих дней, это получается двадцать два таких обеда… сто семьдесят восемь рублей. И остается еще шестьдесят два рубля на двоих… это до фига.

– А в выходные я что, обедать не должен?! – злобно раскаляется Серега.

– Но хватает ведь и на выходные.

– А если я еще хочу… купить носки, например?!

– Ну… надо выбирать – или обедать, или носки.

И вот эта дилемма просто привела его к нервному срыву.

– А если я хочу и обедать, и ходить в носках?! – завопил он трагически, как прокурор при землетрясении.

Никулин с дамами обернулись и посмотрели на нас одобрительно.

– Михайло! – калился и шипел Серега. – Смотри. Мы с тобой журналисты. Не хрен собачий. Мы кончили университет. Мы пишем в ленинградской газете. Нас печатают, нас читают люди. Мы работаем, твою мать!! И мы что же, не можем позволить себе каждый день обедать?!

– А ты завтракать не пробовал?

– Пробовал! Я завтракаю! Я завтракаю, блядь, чашкой кофе и круассаном в кафе под домом. Тридцать пять копеек. Это десять рублей в месяц. А где я их возьму, если я обедаю?!

– А ты в метро платишь?

– Плачу! Это еще… три рубля в месяц! А еще я курю! И между прочим тридцать пять копеек пачка «Опала» – еще десять рублей в месяц!

– Серега. Вот ты купил джинсы…

– Штаны! А если я хочу купить штаны!!! Я что, не могу купить себе штаны???!!!

– Есть дешевые штаны.

– Сука, на что мне жить?!!! – завопил Серега подошедшему официанту. – Я не хочу носить дешевые штаны!! Пусть они сами носят свои дешевые штаны!! Почему я обязан носить дешевые штаны? А кто будет носить нормальные штаны?!

Официант смешался и покраснел.

– Чего стоишь?! Бутылку «Столичной» и два салата!

– Какие салатики?

– Столичные! Что непонятно?

Мы вмазали по фужеру, проводили взглядом Никулина, подозвали шахтера и дали ему два автографа на меню от знаменитых журналистов. Он зарабатывал втрое больше нас вдвоем.

– Так что мне теперь – в шахту? – спросил Серега. – Я для этого учился? А если я хочу работать журналистом, есть три раза в день и носить штаны с носками?

– Тогда вали отсюда, – посоветовал я.

Он засуровел, задумался, проклял Запад и сказал о своем суворовском училище и каперанге отце.

Через полгода Серега женился на Кристине, стажерке из Сорбонны, и уехал с ней в Париж. Французский у него был классный.

В каждой советской республике цвел свой русский язык. А Ленинград оставался эталоном.

Полет мысли в «Молодежи Эстонии» был, но на высоте крокодила: нызэ́нько. После «Скороходовского рабочего» таллинский Дом Печати поражал роскошью и бездельем. Журналисты сидели по двое в просторных кабинетах с отдельными телефонами, пили кофе в затемненном баре с музыкой и неделями ждали выхода своего материала на полосу. Этот материал преимущественно писался дома от руки и сдавался машинистке в машбюро. Линкольн Стеффенс работал не здесь.

Меня приняли хорошо, потому что у меня был знак качества: вчерашняя ленинградская прописка. С этим знаком качества меня призвал в третейский суд ответсекр, старый партийный эстонец.

– У тебя свежий русский язык, – польстил он. – Скажи – это хороший заголовок? – и повернул гранки ко мне. Там значилось:

«Наедине с фрезой».

Автор шедевра извивался от волнения. Он истачал нетленку о знатном фрезеровщике.

Я зауважал ледяной эстонский юмор. У них в лице ничто не дрогнуло. Эту подначку мы в «Скороходе» развивали.

– Заголовок хороший, – подтвердил я. – Хотя лучше, возможно, «Надвое фрезой». Или «На троих с фрезой». Или «Одной фрезой двоих». Или «Один на один с фрезой». Или «С фрезой на одного».

Они смотрели выжидательно и серьезно.

– М-м, да нет, – отверг ответсекр. – Мне так не очень нравится.

– «Заодно с фрезой», – предлагал я. – «Фре́зать раз». «Фрезание единства». – И спохватился, что он может заподозрить пародию на эстонский акцент и обидеться.

– «С фрезой на поединок». «Не фрезой единой». «Наезд на фрезу».

– Хм. Нет… Это странно.

– Можно с более личным оттенком.

– Вот! Именно!

– «Фрезался по уши». «Один в поле не фрезун».

– А разве так говорят по-русски?

– «Плановый фрезец».

– Это интересно. А так говорят?..

– «Фрезерное счастье». «Душевный фрезер». «Фреза в одном месте». «Фреза у каждого своя». «Человек и его фреза».

– А вот последние два неплохо!.. Молодец.

В коридоре за открытой дверью приостановились заинтересовавшиеся. И все русские. Ну, может евреи. Все равно не эстонцы. Они бессердечно перетолковали старому Руди Паулю, ответсекру, что я говорил.

С тех пор и до увольнения начальство меня ненавидело.

– Нам не нужно тут показывать столичное мастерство! – негодовала старая редактриса и шевелила туфлеобразным носом, как Педро из романа Беляева «Человек, потерявший свое лицо». – Нам нужны содержательные, производственные, политически насыщенные материалы!

Вообще народ в доме друг друга любил и фамилии разрастались до устойчивых единообразных титулов типа «этот мудак Фридлянд» или «этот мудак Трубецкой». Женский вариант был «эта сука Свальская» или «эта сука Клюхенпаю».

Мне нравилось сидеть в большом кабинете за солидным столом, перед просторным окном на улицу в центре, курить и говорить по телефону, все равно с кем. Я носил темные сорочки под светлый пиджак и светлый галстук. Я обожал, если в баре меня звали к звонившему за стойкой телефону. Это был верх профессионального стиля и заграничной романтики. Мы там были просто журналисты из кино про Запад.