Юрий Арсентьевич радостно набрал прохиндеев на ставки уборщиц и сторожей. Они трындели на жаргоне фарцы, курили «Мальборо» и прихватывали наших мэнээсок.

– Владислав Евгеньевич, мы договаривались, что я буду вылизывать вашу машину, а не ваш зад, – с невообразимой наглостью и собственным достоинством заявил один, и Шер съел.

– Юра, – сказал другой Арсентьичу, – давай я сам буду тебе платить те девяносто в месяц, что ты мне выписал, только чтоб я это долбаное железо больше вообще не видел.

Это были ребята из шайки угонщиков, освободившиеся по условно-досрочному. Они пришли на легализацию: работа, трудовая книжка, справки для прописки и т. д. Наши зарплаты оставляли их в непонимании.

С Сашей, бывшим чемпионом-раллистом и перегонщиком краденых аппаратов в Среднюю Азию и на Кавказ, я иногда ездил по хозяйственным надобностям. Он садился за руль раздолбанного, списанного, перечиненного «рафика» как хищный зверь на гоночный мотоцикл. Прогревал, газовал, и рвал с места пулей, топя педаль и переходя с первой на прямую.

Он не держал по городу меньше девяноста. Микроавтобус дребезжал, трепетал и разваливался. В поворот он вписывал вираж на двух колесах, не снижая скорости. Заскакивая правыми на тротуар, мертво осаживал перед светофором, и ни разу сосед слева не посмел возразить.

– Кто чует машину – того чует сосед, – скалился он. – В городе только дураки бьются.

С ним было весело. Полный симбиоз биологического организма и разваливающегося железа.

Он разбился через три года в угоне, слетев с дороги, когда встречная из-за грузовика вышла ему в лоб.

– Вы кто?

– Кто скажете, Владислав Евгеньевич.

– Вы что заканчивали?

– Вообще?

– В частности.

– В частности все, что начинал.

– Вы кем работаете в музее?

– Владислав Евгеньевич, у меня тоже вопрос. Я кем работаю в музее?

– Вы за что получаете зарплату?!

– Мне кассир не говорила.

– Вас давно пора уволить!

– Меня – уволить? Меня давно пора наградить!

– За что?!

– За боевые заслуги! За оборону Ленинграда! За спасение утопающих!

– Где сигнализация?!

– Вот я вам сигнализирую!

– Прекратите паясничать! (Хлоп по столу.)

В кабинете присутствует наш отдел кадров Наташа Лубенец. У Наташи большая грудь, тонкая талия и бедовые черные глаза. Она регулярно залетает. Сейчас она наслаждается поединком двух самцов и испускает женские флюиды. Дир распускает лысый хвост. Я не могу поджать свой в Наташином присутствии. В конце концов, я моложе и лучше выгляжу.

– Кто позволял вам садиться?! (Хлоп по столу.)

– Владислав Евгеньевич, у меня в вашем присутствии ноги слабеют.

– Я спрашиваю: где сигнализация?! Что вы пишете?!

– Младший научный сотрудник. Экскурсовод.

– Что?

– Помощник главного столяра. Заместитель заместителя заместителя по административно-хозяйственной части.

– Кто?

– Снабженец. Курьер. Бригадир младшенаучных грузчиков. Первая фреза собора – пильщик оргстекла.

– Что вы бормочете галиматью!

– Отвечаю на ваш вопрос кто я.

– Я вам сам отвечу, кто вы! Вы работать собираетесь?!

– Уже нет.

При серьезных нотах Наташа встает и тактично уходит, цокая по каменному полу. Мы ни на секунду не отвлекаемся на симфонию заднего фасада лучшей фигуры музея, просто внимания не обращаем. Кураж сразу спадает. Секс-бомба оживляла смысл диалога.

– «Прошу вас…» Хрена лысого я тебя уволю.

– Нет уж увольте, возразил Чичиков.

– Когда наконец будет сигнализация! Ты что, ничего не можешь поставить!

– Я все могу поставить! Хоть к стенке, хоть пистон! В этой «Главсирене» очередь два месяца, а что я?

– Так раком их поставь! Омаром, силь ву пле!

– В гробу они меня видали!

– А я тебя где видал?..

– А давайте минное поле поставим в коридоре. Чего там сигналить.

– Иди работай! Не подпишу!

Последний месяц мы с ним жили душа в душу, лучшие друзья. Извинялись за расставание.

Наташа ему не дала. Мне тоже.

Боже мой боже мой, какой нужно иметь злой умысел и искаженную психику, чтобы темной ленинградской зимой, в слякотный вечер пятницы после получки, не снизойти спасительной мольбе организма о водке с пельменями.

И вот, на фоне метеорологии «мечта алкаша» я двигаю мокрые ботинки в сторону «Генеральского» гастронома. Моральный императив утвердил меню. Бутылка водки и пачка пельменей. Реабилитационная доза для снятия стресса и восстановления иммунитета.

Цель близка: Гоголя угол Невского, напротив касс «Аэрофлота» – две ступеньки вниз. Место центровое, с выпивкой нормально. Толпа толчется и сопит: у мужиков получка. Электричество, бакалейный запах и грязь с опилками на полу.

И – нет сегодня тут водки! Бормотуха, сухое, фигня. И пельменей тоже нет.

В растерянной толпе страдает знакомое лицо. Мишаня Клементьев, однокашник. Тоже после университета, тоже сторублевый специалист, разведен и с комнатой в центре. Стандартный здоровый запрос в глазах: поллитра водки и полкило пельменей. Утомленная психика, приличное воспитание!..

И естественно, мы идем в «Елисей». Там толпа еще издали перед входом. Мы проталкиваемся, хотя информация висит в воздухе, горит большими буквами: водки нет! В отделе напротив нет пельменей. Боже мой, через Невский в лучах Екатерина со всеми, матушка-государыня, любовниками, а в имперской столице нет водки молодым активным мужчинам.

Из интересного в «Елисее» только друг, наш третий друг, Бобка Кожевников. Корпоративная анкета: тоже университет, тоже сто рублей, холост без алиментов, комната в центре. По бедности фантазии мечта тоже стереотипна: бутылка водки и пачка пельменей.

– Угол Литейного! – сказали мы и стали месить слякоть вдоль Невского дальше.

И в половине седьмого вечера пятницы, на Литейном проспекте угол Невского проспекта же, в гастрономе первой категории снабжения, тоже нам не было. Ни водки нам не было, ни пельменей. А был злой народ, тяжкая атмосфера петербургской истории и цитата из главного советского поэта Владимира Маяковского о том, что для веселия планета наша мало оборудована. Из веселья магазин предложил нам только четвертого нашего друга Шуру Попова. Университет, сто рублей, специалист без алиментов, без водки и без пельменей. С комнатой, в которой не хрен делать.