Сегодня эта тенденция кажется необратимой. Хотя по-прежнему размеры групп могут быть разными, многие масштабные проекты, в которых ставятся крупные цели, нуждаются в больших телескопах и денежных вливаниях. Биолог и философ Хуб Цварт считает, что эволюция Большой науки сопровождается «не только значительным увеличением числа исследователей, работающих в определенной области, но и ростом зависимости текущих исследований от масштабных, дорогостоящих и сложных технологий», таких как обсерватория LIGO или Большой адронный коллайдер{5}.

Когда так много заинтересованных сторон, неудивительно, что в гонке за нобелевское золото разворачивается ожесточенная конкуренция. Конечно, не любое соперничество вредно для науки. Здоровое соревнование бывает даже полезным. Оно придает достоверности новым открытиям: сигнал, обнаруженный одной группой, мало что значит без подтверждения; чтобы перевести его в разряд научных знаний, аналогичные результаты должны быть получены более чем одной командой{6}. Чтобы исключить ошибки и подтвердить открытия, требуются усилия нескольких групп.

Но чрезмерная конкуренция ведет к разбазариванию ресурсов, подталкивает к преждевременной публикации результатов (от чего не всегда удается удержаться) и безжалостной битве в духе «победитель получает все», чтобы первыми прийти к цели и получить финансирование из сокращающихся федеральных источников. Масштабы новых научных проектов, особенно экспериментальных, таких как большие телескопы или ускорители частиц, только ожесточают конкуренцию. В этой ситуации отчасти виноваты и финансирующие агентства, считает нобелевский лауреат Сол Перлмуттер, который не скрывает своего критического отношения к сегодняшним подходам к финансированию науки. Команда Перлмуттера, работающая над проектом «Космология сверхновых», конкурировала с «Командой по поиску сверхновых с высоким Z» за то, кто первым измерит замедление скорости расширения Вселенной с течением времени. «Думаю, 90 % всех людей на Земле, которые занимаются изучением сверхновых, были вовлечены в эти два проекта, — сказал Перлмуттер. — Это была беспощадная гонка. Мы делали все, чтобы к нашему конкуренту не утекло ни капли информации. При этом использовали по очереди одни и те же телескопы: как только они заканчивали работу на каком-то телескопе, туда прилетали мы»{7}.

К своему изумлению, обе команды независимо обнаружили, что Вселенная вовсе не замедляет свое расширение — совсем наоборот: она расширяется с увеличивающейся скоростью. Они пришли к выводу, что эта современная версия инфляции может объясняться только существованием темной энергии, этой таинственной формы антигравитации. В конце концов, хотя они и были прямыми конкурентами, руководители обеих команд получили Нобелевскую премию.

Социолог Харриет Закерман исследовала динамику публикаций нобелевских лауреатов и обнаружила, что лауреаты сотрудничают с большим числом соавторов, чем сопоставимая выборка нелауреатов. Однако, отмечает она, поскольку правило «не больше трех» оставляет за бортом большинство соавторов, после присуждения Нобелевской премии коллаборации чаще всего распадаются{8}. Разумеется, это никак не отвечает интересам науки.

Я бы предпочел, чтобы в научном мире руководили люди наподобие Роберта Дикке, ученого-физика, фактически создавшего область наблюдательной космологии, которой я занимаюсь. Дикке отказался от предложения Пензиаса стать третьим автором статьи об открытии CMB — и это решение стоило ему его доли Нобелевской премии 1978 года. Более того, группа Дикке из Принстонского университета объединила усилия с группой Пензиаса и Уилсона из частной компании Bell Labs, сформировав государственно-частное партнерство, благодаря чему теория Большого взрыва получила широкое признание.

Итак, мои шансы получить нобелевское золото были весьма призрачны. Помимо меня над проектом BICEP2 работало 48 человек — в семь раз больше, чем число теоретиков, предсказавших бозон Хиггса. В 2016 году все они были живы, и каждый внес в эксперимент важный вклад в виде анализа данных, разработки компонентов телескопа и т. п. Вдобавок меня исключили из числа руководителей эксперимента, на которых обычно обращают внимание номинаторы. Наконец, как говорится, «у успеха много отцов»; в разработке модели инфляции участвовало по меньшей мере четыре теоретика — уже на одного больше, чем возможное число лауреатов. И все же я не переставал лелеять надежду, что мне удастся выйти из тени и погреться в лучах славы.

Спустя несколько дней после пресс-конференции меня продолжали раздирать противоречивые чувства: я то испытывал невероятный подъем, думая о значимости нашего открытия, то погружался на дно жалости к себе — меня даже не пригласили участвовать в гарвардском торжестве! Я воспрял духом, когда 20 марта наткнулся в интернете на призыв под лозунгом: «Голосуйте за лауреатов Нобелевской премии за открытие инфляции»{9}. Голосование было организовано популярным блогером-физиком Филипом Гиббсом, и его целью было оценить скорее популярность отдельных ученых, нежели их реальный научный вклад. Из 700 голосов 40 % были отданы Андрею Линде; за ним с большим отрывом следовал Алан Гут с 16 % голосов. На третьем и четвертом месте шли российский космолог Алексей Старобинский (10 %) и японский физик Кацухико Сато (7 %). Старобинский и Сато пришли к инфляционной идее почти одновременно с Гутом. На пятом месте находился ваш покорный слуга с 4 % голосов, опережая 14 других ученых, набравших больше 1 %.

Теоретики опередили экспериментаторов, что Гиббс объяснил их более широкой известностью. Итак, согласно этому голосованию, для того чтобы я получил свое место в этой гонке, двое из четырех теоретиков должны были выйти из игры. Продолжая лить бальзам мне на душу, Гиббс написал: «Что касается этих ученых, то проблема состоит в том, что на настоящий момент ни одна конкретная модель инфляции не получила подтверждения. Возможно, это будет сделано в будущем или правильной окажется какая-то новая модель». Позже Гиббс опубликовал в журнале аналитическую статью{10}. Он проделал большую работу, раскопав историю создания BICEP и мою роль в ней. Его статья воодушевила меня еще больше. «Экспериментаторы — новые звезды, — писал он, — поэтому в их фан-клубах пока меньше фанатов, чем у звездных теоретиков. Но Нобелевский комитет может смотреть на это иначе: если результаты BICEP2 будут подтверждены данными Planck, это открытие будет достойно Нобелевской премии, даже если стоящая за ним теория пока остается неопределенной».