– Нет, до тех пор, пока не встретил бы женщину, которая могла бы свободно тебя полюбить. После этого в комнате для посещений ты рассказал бы мне про жизнь, которая могла бы быть моей. Мысль об этом была для меня невыносима.

– Этого так и не случилось.

– Неужели?

– Все эти годы единственной моей спутницей оставалось служение закону. Вскоре после того, как тебя осудили, я уволился из ФБР, потому что утратил веру в то, что делаю. Я стал федеральным маршалом и им остался.

– Если бы ты раньше избрал эту карьеру, мы бы выиграли много времени.

Они снова умолкли, смело глядя друг другу в глаза.

– Что же теперь? – спросила Агата.

– Я доставлю тебя обратно. Если захочешь, приеду за тобой в тот день, когда ты освободишься.

– Не так все просто… – пробормотала Агата.

– Я так и подозревал. Что ж, я использовал тот небольшой шанс, что у меня был.

– Я говорю не о себе. Ночь, которую ты провел с моей сестрой, оказалась гораздо более долгой, чем ты думаешь.

– Клянусь тебе, что нет.

– Она длилась тридцать лет и продолжается до сих пор.

– Что ты такое говоришь?!

– Она от тебя забеременела. Она носила твоего ребенка, потому я и села вместо нее.

Агата внимательно наблюдала за Томом. Он побелел как бумага, губы задрожали, глаза наполнились слезами. Если Агата гадала все эти годы, знал ли он о ребенке, то теперь получила ответ, и это принесло ей даже большее облегчение, чем побег из тюрьмы.

– Знаю, – сказала она, – все запуталось, причем жестоко запуталось. Но у моей сестры всегда были по этой части большие способности.

– Девочка или мальчик? – пролепетал Том.

– А тебе кого больше хотелось бы? – насмешливо спросила Агата.

Том не нашелся с ответом. Уже в третий раз за несколько дней он был вынужден признаться самому себе, что душа его крайне уязвима, хотя он и кажется неустрашимым.

Агата шагнула к нему, и Том с волнением ощутил ее силу.

– Наберись смелости и спустись с холма. Расскажи ей, кто ты.

– Так это она была сейчас с тобой?

– Бедняжка Том, где твоя догадливость? Я не издеваюсь, это действительно трогательно и внушает доверие. Ничего ей не говори о тайне, касающейся ее матери и меня, которую я тебе поведала. Постарайся быть на высоте, покажи себя отцом, о котором она мечтала. Когда ты с ней поговоришь, скажи, чтобы уезжала. Я не вернусь, я не создана для прощаний. Обещай ей, что вы станете видеться, а мне – что так и будет. Она ждет тебя уже тридцать лет. Уж я-то знаю, сколько она тосковала по отцу, скольких бессонных ночей из-за этого провела.

Агата взяла Тома за руку. Его лицо было сама нежность вперемешку с сожалением. На ресницах дрожали слезы.

– Я подожду тебя здесь. Не бойся, у меня нет – как и не было – намерения бежать. Взять судьбу в свои руки – вот и все, чего мне хотелось. Теперь, когда дело сделано, мне больше некуда идти.

* * *

Севшему в машину Тому ничего не пришлось говорить: Милли и так все поняла.

Этот мужчина, внимательно на нее смотревший и молчавший, был почти ее отражением: те же глаза, тот же рот, даже ямочка на подбородке у обоих была одинаковая. Вот она и узнала правду. В густом тумане у нее в голове снова прозвучал тихий голос Агаты: «Если я всю дорогу ничего тебе не говорила, то это потому, что я не хотела говорить об обещании, которое дала себе, когда еще не была уверена, что смогу его сдержать».

Они долго смотрели друг на друга. Наконец Том, глядя на нее полными слез глазами, произнес дрожащим голосом:

– Я не знал о твоем существовании.

Это было странное вступление, Милли такого не ожидала. Честно говоря, она вообще ничего не ожидала, менее всего – очутиться в своей машине в обществе незнакомца, оказавшегося ее отцом.

Она тоже не знала что сказать, не могла даже понять, что за чувство ее охватило. Одно она сознавала: властную, ненасытную потребность смотреть на этого человека – на его лоб, затылок, выпирающее адамово яблоко, сильные руки. Ей нужно было впитать в себя его образ. Она задавалась вопросом: такой ли он, каким она его себе пыталась представить по вечерам, когда засыпала, или по утрам, когда шла в школу; она поняла, что, несмотря на все надежды и мечты, за столько лет она даже не сумела придумать, какое у него лицо. Отец просто присутствовал в ее воображении, только в воображении, но именно этому смутному образу она рассказывала о своих тайнах, огорчениях, печалях и радостях, поражениях и победах. Теперь, когда он сидел с ней рядом, она чувствовала, что толком не может ничего ему сказать, и первые пришедшие на ум слова, пусть и необходимые, показались ей самой невыразимо тусклыми.

– Меня зовут Милли.

Том смущенно улыбнулся и пробормотал в ответ:

– Том, Том Брэдли. Можешь выбирать, Том или Брэд, как тебе больше нравится, мне и то и то привычно. Наверное, для «папы» уже немного поздновато.

Он потер щеки и подумал, что плохо выбрит; для такого случая подошла бы более свежая рубашка, не помешал бы и нормальный пиджак вместо старой куртки. Не каждый день знакомишься с собственной дочерью!

– Может, со временем, кто знает…

– Да, кто знает… – мигом подхватила Милли, сама себе удивляясь.

– Ты чертовски красива, – вежливо проговорил он.

– Мне повезло, моя мать была красавицей.

– Что верно, то верно, – смущенно поддакнул Том.

– Вы тоже ничего, – робко добавила она.

– Не очень-то верится. Но раз ты так говоришь, придется тебя послушать.

Они обменялись неуверенными улыбками и снова стали друг друга разглядывать.

– Ты совершила геройский поступок. Тебе удалось от меня удрать! Мало кто может похвастаться таким подвигом.

– Недаром говорят: яблоко от яблони недалеко падает, – нашлась Милли.

– Верно! Где-то я это уже слышал… – пробормотал Том. – Все равно надо будет найти время, чтобы ты объяснила, как это у тебя получилось.

– У меня была хорошая компания. Не хочется вас огорчать, но это было нетрудно, достаточно было правильно выбирать дороги и вести себя непредсказуемо.

– А что, хороший метод! Так, значит, ты непредсказуемая?

– Уже несколько дней учусь непредсказуемости.

Том провел рукой по приборной панели и, повернувшись, оглядел заднее сиденье.

– Знала бы ты, что я чувствую, сидя в этой машине! Я в ней далеко не в первый раз.

– Знаю, – кивнула Милли.

Они опять надолго замолчали.

– Вы любили Агату?

– Твою мать?

– Нет же, мою мать звали Ханной, а я говорю об Агате, своей тетке!