После Портленда был Сиэтл. После Сиэтла – Барселона и Париж. Зеркал Бетти избегала, лишь иногда ловила свое отражение в окне автобуса или в туалете и видела, как сильно располнела. Однажды ее мать отозвалась о чьей-то кузине: «Нельзя же так себя распускать, это просто шанде![22]» Бетти долго недоумевала, как можно себя «распускать», словно тело – вязаная кофта или коса. Теперь она поняла. Перестаешь взвешиваться, не ограничиваешь себя в еде, не таскаешь картофель фри с тарелки подруги, а начинаешь заказывать его сама… «Мне все равно», – твердила Бетти и все же никогда не чувствовала себя по-настоящему свободной от тени своего огромного тела, неопровержимого доказательства слабости и неумеренного аппетита, если только не была под кайфом или не пела. С закрытыми глазами и громкой музыкой она могла дать волю своей боли и печали, представить себя чистой эмоцией вообще без всякого тела.

Из Парижа она полетела обратно в Лос-Анджелес и оттуда наконец добралась до Сан-Франциско, где присоединилась к толпам хиппи, привлеченных песней группы The Mamas & the Papas. Вместо залитой солнцем земли обетованной ее ждали серое небо и улицы, засыпанные мусором и сверкающими иглами от шприцев. Повсюду шлялась молодежь, которая попрошайничала, кололась, пребывала в отключке, а по вечерам выстраивалась в очередь возле методистской церкви Глайд-Мемориал на Эллис-стрит, чтобы получить бесплатный ужин. Наконец Бетти накопила денег на перелет до Лондона, оттуда отправилась в Амстердам и дальше на восток. С рюкзаком Джо за спиной она проехала по маршруту, по которому собиралась путешествовать сестра: Тегеран, Кандагар, Кабул, Пешавар, Лахор. Бетти с легкостью присоединялась к группе студентов, проводила с ними несколько дней или даже неделю и потом уходила, иногда прихватив чьи-нибудь вещи или деньги. Время от времени она встречала мужчину, чей цвет кожи или фигура напоминали о Гарольде Джефферсоне, и сердце ее радостно замирало, но каждый раз это был не Гарольд. Бетти говорила себе, что оно и к лучшему: увидь Гарольд ее теперь, испытал бы лишь отвращение.

Она путешествовала по Непалу с группой ребят из Швеции и спала под открытым небом в парке Читван, устроившись в гамаке, а высоко в ветвях раскачивались и тараторили обезьяны. Она провела полгода в ашраме в Путтапарти, где сам Саи Баба[23], проходивший через тысячную толпу кающихся, остановился и положил руку ей на лоб. В Милане Бетти познакомилась с парнем, который сказал, что занимается импортно-экспортным бизнесом, и предложил ей отвезти в Нью-Йорк кожаные изделия. Бетти забила чемодан бумажниками и дамскими сумочками, написала в декларации «подарки и одежда», спокойно прошла таможню и последовала инструкциям парня. Она отправилась в магазинчик по указанному им адресу, отдала сумочки, бумажники и ремни мужчине за захватанным стеклянным прилавком и получила сотню баксов мятыми двадцатками, напомнившими ей о купюрах дядюшки Мэла. «Твоя доля», – пояснил продавец. Бетти полетела обратно в Италию, и парень ей ужасно обрадовался. «Думал, ты меня кинешь», – признался он. «Кто – я?» – воскликнула Бетти. Почти целый год она моталась туда-обратно каждые шесть недель, перевозя все большие и большие партии. Когда парень поверил ей окончательно и послал с ней самую крупную партию, Бетти не пошла по приезде в маленький магазинчик, а отнесла бумажники и сумочки в другое место, где висела вывеска «Изделия из кожи» и владелец не задавал лишних вопросов.

Иногда разум Бетти прояснялся, что случалось нечасто, ведь в ее кругах травка и гашиш стоили недорого, к тому же прекрасно помогали отключить голову и не думать про ту ночь в Ньюпорте. В такие моменты она находила для себя оправдание. Каждый мужчина, которого Бетти надувала или обкрадывала, получал за дядюшку Мэла, за Девона Брейди и за тех парней, что ее изнасиловали. «Вы заплатите за все», – думала Бетти и спускала топик чуть пониже, мило улыбалась незнакомцу, которого встречала в кафе, в баре, в парке или в автобусе, и мужчина улыбался в ответ счастливо и беззаботно. Несмотря на проблемы с лишним весом, мужчины ее хотели, и она их грабила. Это было похоже на игру, в которой Бетти побеждала почти всегда.

Барбара Симоно встречалась с Ларри Кранцем с десятого класса, потом последовала за ним в Мичиганский университет. Ларри был хорошим парнем, который вырос с тремя старшими сестрами и благодаря им научился делать женские прически. В конце каждого свидания он накручивал волосы Барбары на пустые бутылочки из-под апельсинового сока и целовал ее на прощание. Все думали, что они будут вместе всегда, однако Барбара встретила того, кто понравился ей больше. Рональд Перлман делил с ее братом Энди комнату в общежитии. Барбара бросила Ларри, который воспринял новость с присущей ему невозмутимостью, и в течение двух недель обзавелась и дипломом, и кольцом невесты. Это случилось в прошлом июне.

– Помнишь, как Энди хотел, чтобы мы вместе поиграли с Мистером Картофельная голова?[24] – спросила Бетти.

Барбара кивнула.

– Потом он подрос и стал прятаться у меня под кроватью, чтобы заглянуть тебе под юбку.

– Правда? – спросила Бетти, и Барбара рассмеялась.

– Не обольщайся на свой счет, он так делал со всеми девочками. – Барбара отвернулась, изучая себя в зеркале. Они были в комнате невесты в Adath Israel, синагоге на Рочестер-авеню, где когда-то давным-давно Бетти поразила зрителей своей импровизацией в роли царицы Эсфирь. – Ну и как тебе дома?

– Странно. Все кажется слишком большим. – Машины выглядели огромными, задние дворы не уступали некоторым лондонским паркам, дороги были широкими, как футбольные поля.

– Поладила с матерью? – сочувственно спросила Барбара. Из всех подруг Бетти только она знала почти всю ее историю: как Бетти забеременела, как сделала аборт, как сбежала, пропустив свадьбу сестры, и как Сара в открытую заявила, что отъезд Бетти разбил ей сердце.

– Еще бы! Она счастлива, что я вернулась. – Бетти приготовилась к расспросам. Барбара наверняка понимала, что Сара вряд ли пришла в восторг от ее внешнего вида, отсутствия диплома, мужа или работы.

Барбара посмотрела в зеркало и повертелась вправо-влево.

– Красивая я невеста?

– Конечно!

Барбара выбрала простое свадебное платье-футляр ниже колена, короткую фату и белые туфли-лодочки, которые собиралась покрасить после церемонии в какой-нибудь более практичный цвет. Бетти надела менее ужасный из двух купленных матерью нарядов – бесформенную синюю палатку из полиэстера, спадавшую почти до щиколоток, с высоким горлом, длинными пышными рукавами и крупными восточными узорами – вылитое покрывало на диван, а не платье. Мистер Джефри подстриг ей волосы на дюйм – «только кончики, моя дорогая» – и уложил их в прическу, наверняка по указанию Сары, закрывавшую почти все круглое лицо Бетти. Челюсть ныла после многочасового сидения в кресле у стоматолога, соскребавшего накопившийся за шесть лет зубной камень. Ноги болели, вероятно, из-за бежевых лакированных туфель на низкой шпильке. Бетти не надевала каблуков с тех пор, как бросила колледж, и теперь чувствовала себя словно кренящийся товарняк, огромный и неуклюжий.