Ни удивленным, ни заинтересованным его голос не казался.

Я разрыдался прямо в трубку.

– Возможно, ты возненавидишь меня, прочтя эту книгу, но я просто обязан был ее написать.

– Не думаю, что она меня настолько заденет, – ответил отец.

По телефону его бестелесный голос звучал особенно – он был похожим на голос диктора, не способного ошибиться, что бы ни говорил.

Я повесил трубку, и Ева обняла меня.

– Что он сказал? – спросила она.

– Сказал, что не думает, что книга его заденет, – ответил я.

Ева чуть отстранилась.

– Так и сказал? Ты сообщил ему, что написал о нем целую книгу, а он прямым текстом дал тебе понять, что ему все равно?

– До этого я сказал, что ему, вероятно, не понравится ее содержание.

– А он, получается, ответил, что она вряд ли его расстроит.

– Не совсем.

– Но он наверняка имел в виду именно это, – ответила Ева.

– Будет очень грустно, если его эта книга совсем не заденет за живое, – сказал я. – Но в его положительный отзыв мне что-то совсем слабо верится.

Ева снова обняла меня и прижалась лицом к моей груди.

– А что, если, прочитав ее, он поймет, через что тебе пришлось пройти?

– Это вряд ли, – ответил я и снова расплакался.

Ева тепло улыбнулась; у нее тоже глаза были на мокром месте.

– Ты ведь так показываешь ему, что он тебе нужен, что ты любишь его.

Мне же этот жест заботы и любви напоминал скорее открытое объявление войны.

Когда отец, наконец, перезвонил, я ушел с телефоном в спальню, но дверь все же оставил открытой, чтобы дать Еве возможность слышать хотя бы мои слова.

– Слушай, в общем, я прочитал, – сказал отец абсолютно спокойно, словно речь шла о какой-то случайной книжке неизвестного автора, которую я посоветовал ему почитать.

– Хорошо, – осторожно ответил я.

– Прости, – продолжил папа, – но мне не понравилось.

– Ладно, – ответил я.

– Вот, например, на второй странице описана стоящая на краю скалы семья, которую рвет из-за укачивания, – я буквально увидел, как отец на том конце провода закатил глаза. – Всю семью рвет? Разом? Ну одного человека, ну, там, детей – понятно, но всю семью? Никто же не поверит. Это подрывает доверие читателя к автору. Потом, на третьей странице…

– Послушай, пап, – перебил я, – литературную критику я и от других могу получить. Я думал, ты захочешь поговорить о наших с тобой отношениях.

– А, – произнес отец. – Так тебе не нужна критика?

– Я хочу узнать твои чувства по поводу прочитанного, а не мысли, – ответил я.

– А, ну хорошо, – сказал он. – Я перезвоню.

Выйдя из спальни, я пересказал Еве содержание нашего разговора.

– Я не могу и не должна ни в чем тебя винить, – сказала она. – Все, что в тебе есть плохого – это определенно его вина, а не твоя.

Я ценил ее слова, но знал, что она говорила неискренне – она абсолютно точно все еще во многом винила именно меня.

Отец перезвонил где-то через полчаса. Я снова удалился в спальню, опять оставив дверь открытой.

– Так, – начал он уже не таким уверенным голосом. В этот раз вместо обычной для него пулеметной очереди из слов отец говорил достаточно медленно, почти нерешительно, и брал длинные паузы. – Кажется, мне придется задать тебе один несколько неудобный вопрос.

Мой мозг стал стремительно перебирать варианты вопросов, которые могли показаться моему отцу настолько «неудобными», что он даже ощутил потребность в том, чтобы предупредить меня об этом заранее.

– Это выдумка? – спросил он. – Или все описываемые тобой события, по твоему мнению, действительно имели место?

Вопрос и впрямь оказался неудобный, но он спровоцировал меня на то, чтобы ответить отцу еще более неудобным.

– А ты разве сам не помнишь всего этого? – спросил я.

Папа снова взял продолжительную паузу.

– Ну, наверное, строго говоря все это действительно было, но описал ты это все… довольно странно.

– В каком смысле? – уточнил я.

– Ты описал мои слова и действия, но не привел причин, по которым они являлись верными.

Из моей груди вырвался нервный смешок.

– Это я оставил на усмотрение читателя.

– Да, но это не отражает действительности, – сказал отец, постепенно набирая обороты и возвращаясь к своей обычной манере речи. – У тебя же тут очень однобокий взгляд на все события, только одно мнение – твое. Если бы ты хотел описать меня максимально точно, то мог бы спросить меня самого о том, почему говорил те или иные вещи, и включить мои пояснения в книгу, чтобы читателю не пришлось читать мои мысли.

Мобильник был уже мокрым от моего пота, то ли с ладони, то ли с уха. Мне отчаянно хотелось вести этот разговор по старому городскому телефону с базой, проводом и трубкой – сотовый казался в руке слишком легким.

– Позволь задать тебе вопрос, – сказал я. – Как бы ты оценил отца из этой книги?

Папа явно искусственно и протяжно рассмеялся.

– Вообще, давай на секунду представим себе, что я просто рассказал тебе о том, что один мой друг написал книгу о своем отце. А теперь представь, что я тебе сказал, что, когда он отправил эту книгу своему отцу, тот перезвонил ему и начал давать литературную критику и комментарии, подобно редактору.

Теперь уже отец засмеялся вполне естественно.

– Отличный пример! – похвалил он. – В такой ситуации я бы сказал, что этот отец избегает собственных чувств и критикует книгу своего сына из трусости, не дающей ему признать правдой то, что в ней написано.

– Ну вот… – начал я с надеждой.

– Но я-то вовсе не поэтому давал тебе свои комментарии! То, что я сейчас описал, применимо в случае большинства людей, но не в моем.

Я стал нервно мерить комнату шагами и увидел сквозь распахнутую дверь Еву – та стояла в гостиной, держа у самого лица кружку с кофе, словно пытаясь прикинуть, можно ли уже пить или кофе все еще слишком горячий. Наши взгляды встретились, и она улыбнулась мне ровно в тот момент, когда я начал отвечать:

– Ты не эксперт в области собственных чувств, пап. Равно как и в том, прав ты или нет.

– Конечно, эксперт, – возразил он. – Или ты полагаешь, что знаешь мои чувства лучше меня самого?

Ева перестала улыбаться, и я даже подумал сначала, не могла ли она слышать отца, но потом сообразил, что она наверняка отреагировала на выражение моего собственного лица – вряд ли это была особенно приятная картина. Она поставила кружку на стол из швейной машинки и направилась ко мне, намереваясь поддержать меня и утешить, однако остановилась, пройдя всего лишь пару шагов, решив, видимо, что через это испытание мне требовалось пройти самому, в одиночку.