Исполнив все, что было велено княгиней, услужители покинули тронный покой, а Ольга опустилась рядом с Павлой на скамью и просидела возле нее до позднего вечера. Она не стенала, но слезы лились из глаз невольно и долго. После сына Святослава не было у нее на всем белом свете ни одного человека ближе, чем преданная боярыня

Павла. Большую часть жизни прошли они рядом бок о бок в душевном понимании. И вот славной, отважной Павлы нет, осиротели ее дети, Добрыня и Малуша, осиротела и она, княгиня. Ольга не заметила, как в покой вошла Малуша и встала за спиной княгини, бледная и покорная судьбе. Она не плакала, лишь искусанные до крови губы говорили о ее страдании.

Княгиня, наконец, встала и увидела Малушу, подошла к ней и прижала к себе. Они вместе постояли, Малуша тоже заплакала и уткнулась Ольге в грудь. Княгиня молча гладила девочку по спине, да так и увела из покоя. Оставив Павлу на попечение служилых и распорядившись отправить гонцов в Новгород за сыном Павлы Добрыней, она ушла в темницу под гридницу, дабы сойтись впритин с верховным жрецом Богомилом, которого уже привели со Священного холма и замкнули в каменный подвал.

Она нашла Богомила посаженным на цепь. Руки и ноги его были схвачены дубовыми колодами. Как привели, да стали сажать на цепь, он бушевал, слал на головы воинов проклятья, пытался вырваться. Да и теперь, когда увидел княгиню, пришел в ярость и бесстрашно кричал:

— Отступница, зачем посягнула на Перунова наместника?! Отчини двери и выпусти на волю сей же миг!

— Того не будет. Даже если ты сам бог. За гибель боярыни Павлы, псаломщика Вахрамея, за умыкание священника Григория, за бунт против великокняжеского престола ты ответишь сполна. Ты будешь здесь погребен заживо, и ничто тебя не спасет, — Ольга тоже пребывала в гневе и бросала в Богомила слова — камни, — И помни: каждое новое злодеяние твоих слуг токмо укрепит мой дух на пути к новой вере. Твоя же вера будет разрушена.

— Тебе сие не дано. И близок час, когда терпение мироправителя источится, он покарает тебя.

— Не тешься. Страх перед твоим божеством выгорел во мне еще в Искоростени. Выгорел со слезами тех, кому я принесла по воле идола Перуна горе. Близится время отмаливания грехов, и я изопью чашу наказания за грехи до дна.

Богомил не был глуп, иначе не быть бы ему верховным жрецом. И гнев его не был слепым. Вступив на путь борьбы против княгини Ольги, он надеялся устрашить ее и сломить, заставить отказаться принять чуждую ему веру. Но все его действа, все заклинания и проклятия не возымели на Ольгу влияния. Он удивлялся, как это низшее существо, имя коему женщина, а предназначение — быть рабыней мужчины, могло выстоять пред его духовной силой и властью. Он не понимал, что подняло Ольгу над ним, верховным жрецом всея Руси. И теперь он пленник этой женщины. Где гнев мироправителя, почему он не мечет молнии, не гремит громом? Она, а не он, Богомил, может свершить суд над ним, предать его смерти в этом каменном подклете, в коем оказался по ее воле. И откуда у нее такая сила и властность, и уверенность в себе? Он знал, что в христианском мире есть личности, осветованные при жизни. Но то больше мужчины. Уж не из породы ли подобных Ольга? Но она — женщина, сопротивлялся Богомил. И тут с удивлением отметил, да не близка ли она Божьей матери христиан? И возопил на весь подвал: «О, Перун! О, бог мой, мироправитель! Ответь на мое стенание, порази громом врага моего, прояви власть свою великую! И тогда сам лягу на жертвенные камни, отдам свое бренное тело на радость тебе. Порази же ее, порази! Прояви величие! Верю, ты — всемогущ! Верю, ты — горд и не потерпишь надругательства над собой!» Так стенал и ярился поверженный Богомил.

Но время шло, а Перун безмолвствовал, не сверкали молнии на дворе, не рушились каменные своды. И от его, Богомилова, вопля не упал с головы Ольги даже волос.

Она же, вещая, все видела, что творилось в груди у Богомила, в его воспаленной от гнева голове, и торжествовала победу над его немощью, над его жалкими потугами сломить ее, преградить ей путь к свету новой жизни, новой веры. Она была сильна, сильнее, чем верховный жрец, потому что всем своим существом была подвигнута к служению своему народу, во благо ему и торжеству мирной жизни. Она ведала начертанный путь своей жизни. Судьба благоволила ей, потому как знала ее побуждения творить добро, быть милосердной и человеколюбивой.

И здесь, в каменной каморе, в борении со злом, она увидела в Богомиле не только верховного жреца державы, но и простого смертного русича, так и не познавшего радости бытия из‑за своего человеконенавистничества. Он, и это княгиня знала хорошо, ненавидел не только врагов своих, но и всех, кто его окружал, он ненавидел детей просто за то, что они люди. Он, верховный жрец, не считал их своими детьми, но только жертвами мироправителя. Было же время, когда он и его жрецы отбирали у матерей девочек и тайно бросали на жертвенный огонь. А сколько рабов, рабынь при попустительстве князей — язычников и при ее попустительстве было брошено на жертвенные камни по всем городам и весям великой языческой Руси! «О, язычество, когда иссякнут твоя сила, твоя жестокость, твое бездушие?!» — воскликнула в душе княгиня Ольга.

Ей захотелось увидеть в этом жестокосердном слуге идолищ что‑то человеческое, побудить его к милосердию, к признанию своей черной сути. Может быть, и она бы смягчилась к нему, простила бы его преступления, грехи. «Господи, что же он упорствует, не слеп же?» — спрашивала себя Ольга.

Противостояние великой княгини и верховного жреца длилось долго. Каждый видел противника насквозь, каждый удивлялся силе, мощи, кои управляли их мыслями и чувствами. И первой увидела княгиня Ольга, что противник ее надломлен. Потому как Перун не пришел на его зов, потому как понял, что она, славянка, идущая к Христовой вере, сильнее его и милосерднее. И гнев в глазах Богомила потух, и гордыня исчезла, сломилась шея, голова поникла, и он, всегда стремящийся казаться величественным, стал жалок и убог. И Ольга подумала, что в сей час лучше всего оставить Богомила одного с его размышлениями, ни в чем не допытывать его, потому как сам дойдет до разумного действа. И Ольга покинула узника, сказав на прощание:

— Ты будешь помилован, Богомил, но прежде верни христианам их пастыря. — С тем и ушла.

Верховный жрец Богомил продержался три дня. На исходе их он потребовал, чтобы к нему пришла великая княгиня. Ей все эти дни было нелегко. Она боролась с искушением освободить Богомила и его жрецов. А бороться было трудно. Из всех ближних городов — из Чернигова, Белгорода, Любеча, Искоростеня, из многих селений — приехали языческие жрецы. Они пришли на теремной двор и потребовали от княгини дать волю их вождю. И не было у них почтительности к своей княгине, и в их криках прорывались угрозы. Ольга терпеливо сносила их, была с ними обходительна и заверяла, что скоро увидят Богомила. Но мирной беседы не получалось, потому как во двор набивались сотни киевских почитателей Богомила. Они вели себя еще более несдержанно. И тогда воины Претича вытеснили их со двора и закрыли ворота.

На четвертый день у ворот теремного двора толпились уже тысячи идолян. И было похоже, что великокняжеский теремной двор вот — вот окажется в осаде. И тогда Ольга выехала со двора на высоких санях в самую гущу горожан и иногородних. Остановившись в самом центре людского моря, одна против неуправляемой толпы, она встала в санях, подняла руку и сказала: