– А в чем, собственно, дело? Почему я не могу вернуться в Испанию?

– Потому что тебя тут же ликвидируют: свалишься вместе с машиной в пропасть, отравишься сырой водой, наткнешься на нож ревнивого соперника или что-нибудь еще в этом роде. Ты, Джордж, пойми, что фашисты ничего не прощают, а твой материал для них будет даже не пощечиной, а ударом под дых. Так что враги у тебя появятся серьезные, кстати говоря, не только в Испании, но и в Германии. Ты к этому готов? – пристально посмотрел Маркин в зеленые глаза шотландца.

– Готов, – еще гуще, но как-то по-другому покраснел Джордж.

«Хороший признак, – с усмешкой подумал Павел. – Если верить римлянам, то в гладиаторы они брали только тех, кто от злости и обиды не бледнеет, а краснеет. Если кровь приливает к голове, то этот человек не трус, считали они, и будет сражаться до последней капли крови. Если же он бледнеет, то это верный признак оттока крови, а значит, нерешительности, слабости и физической немощи. Нет, на этого парня можно положиться», – окончательно решил Маркин и сказал, когда и куда тот должен явиться.

Прошло три дня – и вся Европа словно взорвалась, словно проснулась от спячки! Опубликованная в «Таймс» беседа с отцом Альберто сорвала покровы благообразия со звериных физиономий как испанских, так немецких и итальянских фашистов. Всем стало ясно, что Гитлер, Франко и Муссолини не просто изверги и палачи, а маньяки, кровавые маньяки, которые ни дня не могут прожить без крови, без невинных жертв, без трупов женщин, стариков и детей.

– На базарной площади не было ни одного человека с ружьем, – рассказывал отец Альберто. – Те несколько усталых и оборванных солдат, которых там видели, пришли без оружия, и пришли они только за тем, чтобы купить какой-нибудь еды. Никаких военных целей, которые можно было бы бомбить, в Гернике не было, и Франко это знал. Так что стая немецкого и итальянского воронья, которую он на нас напустил, преследовала вполне определенную, преступную цель: уничтожить мирное население города.

Три часа на наши головы сыпался смертоносный груз! Три часа обезумевшие от страха люди метались по улицам и площадям, пытаясь спастись от бомб, а когда они прятались в подвалах, эти подвалы превращались в братские могилы! Три часа воплей, стонов, криков, слез, проклятий и страстных обращений к Всевышнему с просьбой прекратить это чудовищное побоище! Человек сто укрылось в моей церкви, но, как оказалось, церковь – хорошая цель: почти все погибли под ее руинами.

В груду развалин превратилась и школа. Разорванные в клочья тела детей валялись рядом с такими же телами учителей.

Не менее страшная картина была за стенами Герники. Те, кому удалось вырваться из города и оказаться в поле, тут же становились мишенью для летчиков-истребителей. Я видел, как «хейнкели» и «мессеры» чуть ли не со спортивным азартом гонялись за людьми и поливали их из пулеметов. А как радовались сидящие за штурвалами летчики, когда догоняли обезумевшего от ужаса человека и насквозь прошивали его смертоносным свинцом: они выделывали какие-то замысловатые фигуры и весело покачивали крыльями.

За три часа непрерывной бомбежки наш цветущий город был превращен в груду развалин. По моим подсчетам, погибло более двух тысяч человек и в два раза больше ранено. Причем, говоря об убитых, я имею в виду тех, тела которых более или менее сохранились, и их можно было опознать. А сколько оторванных рук и ног, сколько изуродованных тел лежит под развалинами, никто не знает.

Я слышал, что на каком-то митинге Франко будто бы сказал: «Я не стану воевать с собственным народом». Какое-то время я этому верил, но теперь от имени разорванных бомбами, расстрелянных из пулеметов и чудом оставшихся в живых хочу прокричать на весь христианский мир: «Герника – это только начало! Дьявол, сошедший на землю Испании, Германии и Италии, на этом не успокоится. Одними молитвами в преисподнюю его не загонишь, поэтому весь христианский мир должен объединиться и силе противопоставить силу.

Хоть это и противоречит некоторым канонам церкви, но, пережив ад Герники, я понял, что, получив по правой щеке, левую подставлять нельзя. Надо оторвать руку, которая посмела ударить вас по щеке! В борьбе с нечистой силой другого выхода нет. Имеющий уши, да меня услышит!»

Это интервью перепечатали все центральные газеты Европы, Америки и даже Австралии. Загудели центральные кварталы столиц, задрожали стекла окраин, на митинги и демонстрации протеста стекались многотысячные толпы, которые требовали отдать под суд всех летчиков, участвовавших в налете на Гернику, причем судить их как матерых уголовников, как убийц, поднявших руку на женщин, стариков и детей. А с Гитлером, Франко и Муссолини разорвать дипломатические и торговые отношения. «Ни грамма масла, ни литра бензина, ни тонны металла!» – такими плакатами были увешаны стены посольств этих государств.

Франко неуклюже оправдывался, утверждая, что Гернику никто не бомбил, а все дома, в бессильной ярости от того, что рано или поздно город придется сдать фалангистам, взрывали сами баски. Перед этим они, само собой, загоняли туда земляков, которые погибали под развалинами.

Берлин всю ответственность взвалил на Рихтгофена, а тот на голубом глазу твердил, что 26 апреля в районе Герники была нелетная погода, поэтому ни один его самолет в тот день не взлетал. Но его быстро разоблачили: как оказалось, в Гернике уже несколько дней работала специальная команда «Кондора», которая извлекала из-под развалин стабилизаторы немецких бомб, увозила остатки сбитых «юнкерсов» и заодно тела погибших летчиков.

А у Бориса Скосырева была своя забота: он никак не мог решить, где и как похоронить Костина.

«По идее, надо бы добраться до Парижа и похоронить Вальку на Сен-Женевьев-де-Буа, – размышлял он. – Русских там много, так что в компании он был бы хорошей. Но получить место на этом кладбище чрезвычайно сложно, там и генералам-то тесновато, а тут – какой-то капитан-лейтенант. Да и как на это посмотрит Мэри, как-никак она его жена: насколько мне известно, вердикта суда о расторжении брака еще не было. Да и гражданином Валька был канадским. Отправить останки в Канаду? Но как? Даже если я найду не только пароход, но и цинковый гроб, на все это уйдет недели две-три: боюсь, как бы за это время не начался процесс разложения.

А что если похоронить в Андорре? – продолжал размышлять он. – Но тут нет ни одного православного священника, так что Вальку даже отпеть некому. Стоп! – остановил он сам себя. – Если гора не идет к Магомету, то пусть будет наоборот: иначе говоря, не гроб везти к священнику, а священника к гробу. Так и сделаем!» – решил он и позвал своего главного советника Виктора Гостева.

Надо сказать, что все то время, пока Борис занимался политикой и маневрировал между республиканцами и фалангистами, всей хозяйственной жизнью Андорры руководил Гостев. И в том, что работали шахты, выпекался хлеб, бесперебойно подавалось электричество, была немалая заслуга Виктора. Когда же Борис пытался посвятить его в дела, связанные с транзитом разобранных самолетов или так называемых буровых станков, Гостев от этих разговоров уклонялся и, пожимая плечами, говорил, что если и он займется политикой, то экономику Андорры хватит паралич.