Короля Эдуарда не могли принять так, как приняли полицейского следователя до него. В конце концов, король был первым человеком в государстве. Однако скрыть нежелания видеть его величество, когда гость этот перешагнул порог его библиотеки, кардинал Линн не смог.

– Прошу вас, сын мой, располагайтесь, – предложил кардинал, собственноручно убирая на полку толстый фолиант.

Совершить указанное действие немощный человек не мог, и потому король Эдуард сделал логичный вывод:

– Так ваша болезнь, в самом деле, обман. Как можно, ваше высокопреосвященство?

Кардинал Линн наконец водрузил книгу на место и резко обернулся. Молча сносить укор обыкновенно сдержанный священнослужитель не собирался.

– Как можно?! – воскликнул он. – Вот и я спрашиваю себя, как можно лгать? Я задаюсь этим вопросом со вчерашнего вечера. И, представьте себе, не могу найти достойного оправдания своему поступку.

Его высокопреосвященство отряхнул от бумажной пыли руки и подошел к креслу, в котором расположился король.

– Моей лжи нет оправдания, сын мой. Но… Вам я скажу: моей лжи есть объяснение. Если я буду здоров, я не смогу найти убедительной причины, почему я не могу поговорить с полковником Блодхоном. И от этого, возможно, пострадают хорошие люди.

– Какие люди? – нахмурился король Эдуард.

– Те, кто доверили свою честь крайне неловкой особе.

Кардинал не сводил взгляда с его величества. Король не выдержал.

– Вы говорите так, словно я должен понять что-то помимо ваших слов, – бросил он, поднимаясь.

– Быть может, сын мой. То знает Бог… и те, кто невольно вынуждают меня лгать.

– Кто же это? – спросил король, более прежнего озадаченный словами его высокопреосвященства.

Однако кардинал Линн посчитал лучшим оставить этот вопрос без ответа.

– Как идет подготовка к вашему Дню рождения, мой король? – спросил вместо этого священнослужитель. – Говорят, вы уже составили меню. Мадам Дорин утверждала вчера, что оно превосходит самые смелые ожидания.

Король едва заметно улыбнулся:

– Ну… Изюминка в нем есть. Не сомневайтесь.

Поздним вечером шестого июня Лайза поднялась в комнату Анны-Марии. Госпожа стояла перед зеркалом, устремив отстраненный взгляд на собственное отражение. Чем были заняты ее мысли, горничная не взялась бы предположить, но и без определенной причины задумчивость юной баронессы вызывала смутное ощущение тревоги.

Лайза вошла в комнату, не дождавшись приглашения. Несколько секунд простояла возле двери, но и теперь не была замечена.

– Ваше благородие, вы звали меня? – произнесла Лайза, привлекая к себе внимание.

Анна-Мария вздрогнула. Однако движение это было вызвано не страхом и не испугом за своевольное вторжение в ее размышления. Скорее, удивлением, причины которого горничная не смогла бы назвать при всем желании.

Удивление быстро прошло, и на лице юной баронессы воцарилось прежнее выражение безразличия ко всему окружающему. Она медленно перевела взгляд на Лайзу. Вынужденно повернула голову, чтобы увидеть вошедшую. В свете одинокой свечи, стоявшей на туалетном столике, горничная разглядела хрустальные капли в уголках глаз Анны-Марии. Слезы блеснули и тут же погасли, словно пугливо прячась от постороннего человека.

– Вы звали меня, госпожа? – спросила Лайза.

– Да. Помоги мне раздеться. Никак не привыкну к этой шнуровке. Напрасно послушала портного и выбрала ее вместо пуговиц.

Лайза кивнула, молча взявшись за дело. Расшнуровать предстояло платье, подаренное Анне-Марии дворецким от имени ее супруга по случаю наступления весны. Насыщенный голубой оттенок приятно оттенял каштановые волосы девушки, покрой подчеркивал стройный гибкий стан. В какой-то степени это платье походило на то, в каком впервые увидел барон Грей свою будущую супругу. И, вероятно, некоторая ностальгия его благородия как раз подтолкнула Джона выбрать эскиз именно этого платья из предложенных.

Анна-Мария сразу же невзлюбила обновку. Едва горничная достала платье из коробки, она назвала фасон безвкусным, покрой – неаккуратным, цвет – блеклым. Впрочем, в искренность обвинений Лайза не поверила. И оказалась права: в последние две недели госпожа надевала это платье уже третий раз.

Наконец, платье легло на кушетку, Лайза принялась за прочие одежды Анны-Марии. Юная баронесса не остановила ее, хоть первоначально и планировала позволить Лайзе расшнуровать лишь платье. Наблюдая за умелыми движениями ловких пальцев, Анна-Мария вдруг вздохнула.

Лайза прекратила работу, решив, что невольно причинила боль госпоже. Но никакого замечания от Анны-Марии не последовало. Высвободившись из рук служанки, девушка присела на пуфик и вновь вздохнула.

– Как все переменилось в последние месяцы, – обронила она.

– В этом нет ничего удивительного, госпожа. Перемены неизбежны с течением времени, – ответила Лайза.

Анна-Мария устремила на нее растерянный взгляд, словно не до конца понимая смысл слов. Потом кивнула, встала и подошла к окну. Лайза вспомнила, как однажды видела уже госпожу возле окна. Тогда она стояла в том же самом месте, что и теперь. И так же, как и сегодня, не в силах сдержать слез, безуспешно пыталась их скрыть.

– Скажи, Лайза, если бы стало вдруг возможно начать жизнь сначала, чтобы ты изменила в своей? Какой бы ошибки ты не допустила? – спросила баронесса.

Горничная пожала плечами. В ее жизни было слишком много ошибок. Исправив только одну из них, она бы ровным счетом ничего не добилась. Разве только в день того ограбления, после которого она попала в руки полиции не следовало…

Лайза мотнула головой. Нет, даже это не изменило бы ничего. Не ошибись она тогда, она бы ошиблась позже. Такова была особенность ее «профессии». Рано или поздно ошибались все, кто не мог остановиться.

– Увы, госпожа, – вздохнула девушка, – но обстоятельства всегда были сильнее меня. Они определяли мою жизнь, а вовсе не я.

– И все же? Неужели не было в твоей жизни ничего такого, чего бы ты ни хотела вновь делать? Вот я, например, если бы знала… Впрочем… Нет. Этого бы я не стала менять.

Анна-Мария всхлипнула. Закрыла лицо руками и отвернулась от освещенного луной парка. Спина ее теперь касалась стены, на фигуре, казавшейся призрачной, плясали отсветы пламени.

– Может показаться, что мы с тобой такие разные, Лайза. Но все это ложь. Может, потому мы и вместе с тобой до сих пор, что подобны двум отражениям одного жалкого существа. Ведь жизнь моя не многим отличается от твоей. И я имею над ней не больше власти, чем ты. Я ни разу еще не сделала того, чего бы мне действительно хотелось. «Так надо» – говорю я себе. И делаю. «Так правильно». И вновь делаю. Но когда же, Лайза, когда же воскликну я «Желаю!»? И ничто не помешает мне исполнить моего желания? И когда не будет мое желание связано с долгом моим?