Моим первым долгом являлось срочное извещение Нури Шаалана о том, что я не смогу встретиться с ним на сборе его племен в Кафе, но что я буду в Азраке к его услугам с первого дня новолуния. Это было печально, потому что Нури мог заподозрить, что я переменил решение, и отменить сбор, а без племен руалла исчезла бы половина нашей силы и значения при походе на Деръа 16 сентября. Однако нам приходилось рискнуть этой меньшей потерей, ибо без Фейсала, регулярных войск и орудий экспедиция совсем не могла состояться.

Второй моей обязанностью было отправить в Азрак караваны с грузом провианта и боевыми припасами. Все эшелоны, под начальством назначенных офицеров, выступили в путь согласно программе, разумеется, не вовремя, но лишь с одинаковым опозданием.

Следующим нашим долгом являлось своевременное отправление войск в Азрак. Чтобы осуществить это, следовало восстановить их доверие к их офицерам. Здесь мы прибегли к такту Стерлинга. Нури Сайд был достаточно честолюбив, как всякий солдат, чтобы использовать как можно лучше подвернувшийся ему благоприятный случай, и охотно согласился двинуться на Азрак, не дожидаясь извинения Хуссейна.

Люди поддавались доводам. Мы старались им доказать, что такие важные вопросы, как о провианте и платье, целиком зависели от сохранения их организации. Они не устояли, и отдельные колонны посаженной в седло пехоты, пулеметчиков, гуркасов, египетских саперов, артиллеристов двинулись в путь с двухдневным опозданием.

Последней обязанностью было восстановить верховную власть Фейсала. Без него всякие серьезные попытки военных действий между Деръа и Дамаском являлись бы тщетными. Мы могли бы провести нападение на Деръа, чего от нас ожидал Алленби, но захват Дамаска, чего я ждал от арабов, ради чего я сражался рядом с ними на полях битвы, пережил множество мучений и расточал свой разум и силу, зависел от присутствия Фейсала с нами на фронте. Он решительно приказал выступить по моему приказу.

Что касается получения извинения из Мекки, то Алленби и полковник Вильсон старались об этом из всех сил. Если бы они потерпели неудачу, моим намерением было обещать Фейсалу непосредственную поддержку британского правительства и объявить его в Дамаске суверенным эмиром. Это было вполне возможно, но я хотел избежать этого, оставив на крайний случай. До сих пор арабы в своем восстании шли по прямым путям, и мне не хотелось, чтобы они пришли в жалкое состояние раскола перед окончательной победой и миром.

Король Хуссейн вел себя, как мы и ожидали. Он многоречиво протестовал, бесконечно разглагольствуя и совершенно не понимая тяжелых последствий своего вмешательства в дела Северной армии. Чтобы разъяснить их, мы послали ему откровенный отчет о случившемся.

Его телеграммы шли через весь Египет и через наших радистов в Акабе пересылались мне, чтобы я направлял их Фейсалу.

Арабский шифр был прост, и я исписывал целые страницы, переставляя его до полной бессмыслицы, прежде чем передать Фейсалу.

Наконец от него пришло длинное послание, содержавшее в первой половине уклончивые извинения и взятие назад злосчастного указа, а во второй — повторение оскорбления в новой форме. Я уничтожил конец письма и захватил с собой начало, помеченное «очень срочно», в палатку Фейсала, где он сидел в кругу своих штатных офицеров.

Глаза всех устремились на него, пока он читал письмо. Фейсал был поражен и с удивлением уставился на меня, ибо краткие слова не соответствовали сварливому, упрямому нраву его отца. Но он овладел собой, прочел извинение вслух и под конец взволнованно сказал:

— Телеграф спас нашу честь.

Это вызвало взрыв восхищения, а он наклонился и нашептал мне на ухо:

— Я говорю о чести почти всех нас.

Это было так хорошо сказано, что я засмеялся и сказал скромно:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Он ответил:

— Я предложил служить в этом последнем походе под вашим начальством: почему этого было недостаточно?

— Потому, что это идет вразрез с вашей честью.

— Вы всегда ставите мою честь выше вашей, — и он решительно встал со словами: —Теперь, правоверные, воздадим хвалу Аллаху и — за работу.

В течение трех часов мы разработали программу действий. Я распрощался. Джойс только что вернулся из Египта, и Фейсал обещал самое позднее 12 сентября присоединиться ко мне с Джойсом и Маршалом. Я в «роллс-ройсе» двинулся на север, надеясь, что, хотя уж было четвертое число, я все же успею вовремя собрать племена руалла под начальством Нури Шаалана для нашего нападения на Деръа.

Мы ехали втроем: лорд Уинтертон, ишан Насир и я. Лорд Уинтертон являлся нашим последним рекрутом. Это был опытный офицер из верблюжьего корпуса Бэкстона.

В Баире мы услышали от встревоженных людей бени-сахр, что турки накануне внезапно кинулись из Хесы на запад в Тафила.

Мифлех решил, что я сошел с ума или проявляю крайне неуместную веселость, когда я во все горло расхохотался, услышав эту весть, так как, приди она к нам раньше на четыре дня, она бы задержала экспедицию на Азрак. Но сейчас, когда мы уже выступили — враг мог взять хотя бы и Абу эль-Лиссан, и Гувейру, и самое Акабу — добро пожаловать! Каждый человек которого они сейчас посылали на юг, являлся для них только потерей.

В Азраке мы нашли несколько слуг Нури Шаалана, автомобиль с офицером-летчиком, несколько запасных частей и холщовый ангар для двух аэропланов, защищавших наши силы. Мы провели первую ночь на аэродроме и подверглись нашествию москитов.

Вследствие этого на заре нам пришлось перенести лагерь на открытые ветрам высоты Меджаберского кряжа.

После полудня прибыл бронированный автомобиль для усиления нашей обороны, хотя опасность со стороны неприятеля являлась незначительной. Область между нами и железной дорогой прикрывали три племени.

В Деръа находилось лишь сорок всадников, в Аммане — ни одного. И до сих пор турки не имели никаких известий о нас. Один из их аэропланов утром девятого числа пролетел над нами и исчез, вероятно, не заметив нас.

Наш лагерь на вершине являлся великолепной позицией для наблюдений за дорогами на Деръа и Амман.

Днем мы, 12 англичан с Насиром и его рабом, лениво бродили, купались при заходе солнца, бездельничали, мечтали, с удобством спали по ночам, или, точнее, я наслаждался благодетельной передышкой между заключением дружбы с Абу эль-Лиссаном и объявлением войны в следующем месяце.

Это ощущение покоя лежало отчасти во мне самом, так как в этом походе на Дамаск (таковым он был уже в нашем представлении) мне изменила моя обычная уравновешенность. Я чувствовал за собою страстное возбуждение арабов. Сказался результат агитации этих лет, и вся страна объединилась и двигалась к своей исторической столице. В уверенности, что это оружие, допущенное мной самим, соответствовало моей конечной цели, я, казалось, забывал своих сотоварищей-англичан, которые не были посвящены в мою идею и просто воевали. Я сделал ошибку, что не посвятил их в свои планы.