злословят и иногда пускают в ход когти. Прямо как некоторые женщины.

Щукин неуверенно хохотнул и опасливо покосился на пепел, понемногу растворяющийся в жидкой грязи.

– Это же… ну… ненормально, а?

– Ага.

– Может, она больная какая-то? Бешеная?

– Нежить не болеет, – хмыкнул Верховский и взял у приятеля бинт. – Но у этой точно что-то замкнуло. Надо тут осторожней. Вдруг она не одна такая…

Витькино лицо обеспокоенно вытянулось. Да уж, дружище, это тебе не нелегалов корочкой пугать! Верховский закатал измочаленный рукав и, помогая себе зубами, наскоро перетянул царапины бинтом. Приятель молча таращился на его руку; не сразу дошло, что поразили его не шишигины отметины, а старые рубцы от упыриных клыков, бледные против загорелой кожи. Вот тебе и знаки отличия за верную службу на пользу общества… Впрочем, не сверни он на эту тернистую стезю, шрамы на руках могли бы быть несколько другими. Верховский усилием воли отогнал мрачные мысли. Пора возвращаться к своим, прочёсывать дальше треклятый квадрат.

– С этой минуты, – объявил он не допускающим возражений тоном, исподлобья оглядывая сослуживцев, – неукоснительно соблюдать технику безопасности. Обращаться только по имени. Держаться плотной группой, дальше трёх-четырёх шагов друг от друга не отходить. Любую непонятную хрень подвергать сначала сомнению, потом – огню на поражение. Спецпатроны у всех заряжены?

Коллеги серьёзно закивали. Назначенный главным Харитонов возражать не стал – значит, всё по делу. Верховский запоздало отругал себя за непрофессионализм. Успокаивающая тяжесть кобуры и пристойная подготовка по части боевой магии внушают излишнюю самонадеянность, а между тем от серьёзной нежити нет защиты лучше, чем рот на замке. Другой разговор, что и это спасает только до некоторых пределов…

Встретившийся по дороге плутень погиб быстро и бесславно, не успев ни на кого наброситься. Бирки на нём не было; подобные застенчивые зверушки вообще редко вылезают из чащобы – сидят себе, аукают, пока какой-нибудь незадачливый грибник не поведётся. Этот тащился куда-то по полузаброшенной грунтовке, не смущаясь солнечного света, мало-помалу сочившегося сквозь тучи. Харитонов ткнул дохлый экземпляр носком сапога и, не имея возможности выругаться, сердито сплюнул в снег.

– Сань, чего им тут надо, а?

Верховский, экономя слова, пожал плечами. Что надо нежити, не знает даже сама нежить. Может, массовый психоз, может, в лесу завелась тварь пострашнее. Одно понятно: в дачные посёлки никто её не звал, делать ей тут нечего. Близ очередной деревеньки Харитонов жестами показал: двое – вдоль улицы, остальные – вокруг. Верховский безропотно двинулся между осиротевших на зиму домиков. Витька, само собой, пошёл следом.

– Сань, – позвал Щукин через сотню-другую осторожных шагов.

Верховский встревоженно обернулся. Витька показал жестами: что-то слышу, надо проверить, прикрой. Оба замерли на несколько мгновений, вслушиваясь в пронизанную ветром тишину: один беспокойно, второй недоверчиво. Потом откуда-то из-за домов донёсся едва различимый человеческий голос. Не слова, не крик – скорее, жалобный стон. Верховский коротко показал: ловушка. Витька не согласился: человек, нужна помощь, надо проверить. Прикрой.

Друг за другом они пробрались между кое-как нагромождённых дощатых заборов. Щукин первым распознал в бесформенной куче тряпья на снегу что-то живое – или неживое, если брать в расчёт все возможные расклады. Полез выяснять. Верховский положил левую ладонь на кобуру, правую сжал в кулак, концентрируясь для незамысловатого силового удара. Царапины на предплечье нудно заныли.

– Сань, человек, – пасмурно сообщил Щукин. Верховский осторожно приблизился; там, куда показывал приятель, снег был испятнан красным. – Аптечку дай, и… того… эвакуировать надо.

– Вить, погоди ты эвакуировать, – Верховский уселся на корточки рядом с пострадавшим и уже сам показал приятелю: прикрой. Из-под тряпья виднелись спутанные седые лохмы; пахло от мужика крепко – алкоголем, немытым телом и подзабытым прошлым. Полуприкрытые голыми веками глазные яблоки двигались вполне осмысленно; он в сознании, видит и почти наверняка слышит. – Служба безопасности, сержант Верховский… – или уже нет? Или ещё да? Какая, к лешему, разница! – Обращайтесь ко мне по фамилии, без крайней необходимости ничего не говорите. Мы вас доставим в полевой госпиталь. Здесь есть ещё люди?

Мужик медленно качнул головой – то ли «нет», то ли «не знаю». Взгляд зацепился за валяющийся в стороне клетчатый баул, под завязку набитый какой-то утварью – наверняка краденой. Вот так и выходит, что жизнь стоит не дороже дюжины закопчённых чугунных сковородок… Верховский не чувствовал себя вправе читать морали по этому поводу: его собственная шкура подчас не дотягивала и до этой цены.

– Вить, дай обезбол.

Щукин завозился с аптечкой. Просто так бедолагу тащить нельзя; надо хотя бы остановить кровь и купировать боль, чтобы не помер от шока в процессе транспортировки. Если выломать из ближайшего забора пару штакетин и пожертвовать куртками, можно соорудить подобие носилок… Вот обрадуются хозяева, если узнают, что деревяшки пошли на спасение дачного ворюги! Цивилы очень любят своё драгоценное имущество. Едва ли не больше, чем самих себя.

Витька вдруг сдавленно выругался. Верховский не обозвал его идиотом только потому, что сам слишком хорошо знал технику безопасности. Бросив возиться с раненым, он проворно вскочил и оглядел округу. Вдоль деревенской улицы, почти не касаясь перемешанной со снегом слякоти, скользил невесомый хрупкий силуэт. Мимо домов. К ним. Левая рука сама собой потянулась к кобуре. Не на поражение стрелять, нет – толку-то по полуднице! В воздух, чтобы услышали свои, пришли на помощь. Вдвоём не сладить, хорошо, если впятером справятся…

Краем глаза он уловил рядом размашистое движение. Щукин, покачиваясь, нетвёрдо шагнул навстречу нежити; глаза у него были стеклянные. Верховский до боли закусил губу, сдерживая рвущуюся с языка грязную брань. Локтем оттолкнул приятеля, выстрелил в низкое серое небо. Краем глаза следя за зачарованным Щукиным, обеими руками вцепился в покосившийся заборчик, рванул на себя. Подгнившие штакетины и рады были подломиться;