Карета остановилась и кучер, крикнув что-то неразборчивое, бросил вожжи и соскочил на мостовую. До ожидавших объяснений в карете донеслась отборная ругань, к зычному голосу извозчика присоединилось несколько других, солидарных с ним.

– Вот же поганый… – остаток фразы Церес вовремя проглотила. Адалин не к месту озарило, и она, слегка наклонившись к молодой госпоже, попробовала разглядеть цвет волос под шляпкой.

Леверн нервно открыл дверцу и выпрыгнул из кареты.

– Медведь косолапый, – прошептала Церес, спускаясь вслед за ним. Она сделала вид, что не заметила протянутую руку вездесущего слуги, но окинула его полным чистейшей ненависти взглядом, – бедняге досталось предназначенное другому.

Кучер, едва завидев Леверна, начал в панике потирать рукой лысеющую макушку и извиняться. Рыцарь никак не отреагировал и всматривался в толпу на дороге. До храма, исполином возвышающегося над улицей, было рукой подать.

– Отсюда пойдем пешком, – решил он.

– Вот сам и пойдешь, – подоспев, огрызнулась Церес, резким движением расправляя измявшуюся ткань пышного платья.

Адалин, подойдя к Леверну, опасливо дотронулась до его локтя.

– Не сердись, прошу, – сказала принцесса, ощущая нарастающую вину. Он не ответил, только прищурился так, что веки скрыли голубую радужку глаза.

– Что ты, – протянул Леверн, и Адалин поняла, что до прощения ей далеко. – Разве я имею право злиться? Ты с самого начала делала то, что взбредет в голову, не думая о последствиях. Орел, трактир, и вот сейчас – мало было просто возжелать обратно в город, так нужно еще и улизнуть от меня при первой возможности. – Леверн говорил без эмоций. Так зачитывает список покупок на местном рынке нерадивый муж, мечтая поскорее оказаться в трактире.

Адалин обиделась; рыцарь ранее не обвинял ее, предпочитая относиться к ее наивным поступкам с долей иронии. «Неужели Леверн из тех, чье мнение меняется в зависимости от ситуации?» Ей очень не понравился такой вывод.

– Не мешай мне сейчас, – вдруг попросил рыцарь, заставив Адалин недоумевать. «Не мешать в чем?» Выглянув из-за плеча Леверна, Ада и сама поняла.

Им навстречу направлялась девушка. Церес, завидев ее, довольно ухмыльнулась, из-за чего Адалин решила, что незнакомка – Пия, которую представили как оружие против рыцаря.

Весь облик приближающейся девушки был образцом сдержанности, которой часто пренебрегают молодые люди. Если бы не по-девичьи невинное лицо, обрамленное светло-русыми пышными локонами, стянутыми в замысловатую асимметричную прическу, Ада приняла бы девушку за мать Церес. Однако Пия была молода и могла приходиться Церес разве что старшей сестрой. Удобное приталенное пальто, застегнутое под горло, не оставило и кусочка оголенной кожи для посторонних глаз; Ада решила, что Пия в мелочах весьма скрупулезна. В руке, затянутой в белую перчатку, был зажат закрытый зонтик, хотя ночь была безоблачной – значит, скорее всего, она предпочитала прятаться от давно исчезнувших за горизонтом солнечных лучей.

– Давно не виделись. – Лицо Леверна превратилось в камень; Пия остановилась на некотором расстоянии.

– Давно не виделись, – повторила она глубоким голосом.

– Мне нужна услуга, – рыцарь тут же перешел к делу, тогда как Ада никак не могла догадаться, что же их связывает. «Леверн не видел красивую девушку, стоящую перед ним, уже много лет; он не улыбается, не шутит и ведет себя, в общем-то, не так, как большую часть времени, а безжалостность его голоса совершенно сбивает с толку. Церес явно ожидает представления. Похоже, Леверн перед обеими давным-давно провинился».

Пия вздохнула и заправила выбившийся из прически локон. От нее не исходили волны неистовых эмоций, бушевавших в ее сестре, нетерпеливо ожидающей расправы, но было заметно – она не рада встрече.

– С чего ты взял, что я буду тебе помогать? – поинтересовалась она.

– Ты умнее Церес. – И, не отвлекаясь на возражения, тщательно подбирая слова, рыцарь продолжил: – У тебя скоро свадьба. В конце зимы, я правильно помню? Спорю, Фелиция уже перевернула весь дом в подготовке.

Адалин внимательно следила за Пией. Каждое слово Леверна маленькой иголочкой впивалось в нее, разрушая невозмутимость: сначала появилась небольшая морщинка на лбу; потом скользнули вниз уголки губ; и наконец, появился осуждающий взгляд.

– …Уверен, он тебе не нравится. Для семьи брак идеальный, для тебя же, – Леверн изобразил задумчивость, – худший ночной кошмар, от которого не просыпаешься. Сон длиною в жизнь. Такое же сновидение утянуло Фелицию, и теперь добрые руки подталкивают к нему тебя. Только, в отличие от сестер, – Леверн покосился на Церес, – ты не жаждешь этого, верно?

Рыцарь подошел к Пие ближе, заставляя Аду и онемевшую Церес вслушиваться.

– Я помешаю браку. К счастью, твой жених по совместительству мой большой должник. Он для виду поспорит, но от невесты откажется, только чтобы перестать быть мне обязанным. Некоторым тяжело жить с долгами, – добавил рыцарь; слова прозвучали оскорблением.

– Что я должна сделать? – мгновенно спросила Пия.

Леверн широко улыбнулся, только во взгляде радость не отразилась.

– Она, – рыцарь махнул рукой в сторону Церес, не соизволив обернуться, – ни меня, ни мою спутницу не видела. Ты тоже. Никто. Никто, – повторил он с нажимом, – не узнает, что мы тут были. О том, как убедить бестию, думай сама. Она тут клялась, что обо всем донесет идеальному брату. – Источаемому Леверном яду позавидовал бы любой аспид.

Пия кивнула в знак согласия.

Церес же, наблюдавшая за заключением сделки, явно чувствовала себя брошенной у обочины. Ее сестра, старше всего на год, сейчас ответила вместо нее, не сомневаясь и минуты.

Леверн повернулся к Адалин, взял ее за руку и повел к толпе, не посчитав нужным попрощаться с девушками.

Пия, глядя им в след, в порыве крикнула:

– Надеюсь, ты сдержишь обещание! Хоть раз!

Леверн оступился и пробормотал себе под нос:

– Надеюсь, я вас больше никогда не увижу.

Ада услышала в его голосе отчаяние.

* * *

Не смотря на свое неприятие происходящего, Евандер невольно восхитился, когда увидел масштабность храма, являвшегося центром площади и сегодняшнего шествия. Все вокруг находило в нем отклик. Венчающие вход статуи были единственными белыми пятнами среди черных стен сооружения и притягивали взгляд: две высеченные из камня фигуры дев тянули головы ввысь, поддерживая плечами многоуровневую крышу. Одна из статуй держала свою ношу в муках: каменное лицо кривилось от боли, а плечи сгибались под тяжестью. Другая открывала прихожанам лицо, наполненное смирением: кроткая улыбка, закрытые в покое глаза. Вся ее фигура выражала то, что ей легко и она смогла бы удержать устремляющиеся к небу шпили одним пальцем.

Два разных образа: один для тех, кто не мирится с предложенной жизнью, второй для тех, кто на своем пути обрел покорность. Евандер видел в статуях образы двух принцесс, которым он служил. Ему хотелось бы, чтобы Агата не испытала мук, которые пророчила ей статуя непокорной; но едва ли она была образом смиренной девы, даже чертами каменного лика походившей на Адалин.