– Я к тому, что мне не хочется с ним разговаривать.

Шпильгит уставился на него:

– Тогда я сам возьму лопаты.

– Спасибо, Шпильгит. Действительно спасибо. Я подожду здесь.

– Если я впустую потрачу из-за тебя время, Акль…

– Не потратишь. Вот увидишь.

Когда Шпильгит ушел, Акль обошел вокруг маленького стола и сел на стул. На мгновение он вообразил себя сборщиком налогов, которого боятся и пытаются прельстить одни и те же внушающие ужас люди, а затем вздохнул:

– Нет уж, я предпочел бы умереть.

Хордило был сыт по горло сопровождением в крепость всевозможных придурков. Собственно, он был сыт по горло вообще всем: служебными обязанностями, кровью на своих руках, бессмысленным повторением одного и того же и мыслью, что все последующие дни его жизни, вплоть до самого последнего, вряд ли будут чем-то отличаться от уже прошедших.

Большинство мужчин мечтали об одном и том же: о лежащем рядом теплом теле, повторяющем, будто эхо, их звериные стоны, о хорошей компании за столом, о пристойных беседах и отсутствии мусора на полу. Но мало кто из мужчин полагал, что женщина может хотеть того же и получить желаемое от пса.

Жены, несомненно, были проклятием. И потому Хордило научился обуздывать свои мечты, как подобает мужчине, умудренному годами скорби и блаженного неведения, разбитого в прах в тот роковой день, когда мир встал с ног на голову, послав ему издевательский поцелуй. Все сводилось к тому, чтобы избегать ловушек, подстерегавших пристойного мужчину, желающего пристойной жизни, но это всегда оказывалось не столь легко, как следовало бы.

Стинк мрачно сидел за столом, не обращая внимания на стоны и жалобы исцарапанных дурней, оказавшихся слишком медлительными или слишком пьяными, чтобы избежать когтей котоящера Рыжика, и разглядывал троих новоприбывших, которые выстроились в ряд у стойки.

«А эта бабенка вполне бы мне подошла, – подумал он. – Ее, похоже, нисколько не волнует, что она почти голая, да и свой зад красавица мне показывает явно не случайно, я ведь тут единственный приличный мужик, и она сразу на меня посмотрела, как только вошла. Слишком уж многозначительный взгляд. Да от него оттаял бы даже попавший в силки кролик под глубоким снегом. А может, и подпрыгнул бы, хотя бы разок».

Но нет – придется ее арестовать вместе с обоими спутниками, а потом позаботиться, чтобы всех их повесили. Ну вот кто из повелителей установил закон, по которому любой чужак становился правонарушителем? Да и наказание явно несоразмерное: слишком жестоко подвергать человека смертной казни только за то, что его тут никто не знает.

Трое пришельцев разговаривали с Фелувил, но та слушала их вполуха, приложив мокрую тряпку к исполосованной когтями правой щеке. Наконец она раздраженно махнула рукой в сторону Хордило, и все дружно повернулись к нему.

Забинтованный, хромая, подошел ближе:

– Эй, ты! Это ты их туда отвел? В клепошть? И их там плиняли как гоштей?

Хордило яростно уставился на его товарищей:

– Другого кого-нибудь выбрать не могли, чтобы он говорил от вашего имени?

Женщина нахмурилась:

– Бошелен, Корбал Брош и Манси Неудачник – они ведь сейчас все в крепости?

– Да, и если желаете, можете к ним присоединиться.

– Вешьма любезно ш твоей штолоны, – улыбаясь, кивнул забинтованный.

– Просто подойдите к воротам и постучите. – Хордило небрежно махнул рукой, а затем ткнул пальцем в женщину. – Но ты не пойдешь.

– Почему?

– Я должен тебя допросить.

– В связи с чем?

– Здесь я задаю вопросы. Подойди сюда и сядь. А вы двое идите в крепость. Уверен, вас там ждет прекрасный ужин.

– А как же она? – спросил третий, кивая в сторону красотки.

– Я пришлю ее позже.

– Идите, – сказала женщина своим спутникам. – Его слово – закон.

– Я только обеспечиваю закон, – поправил ее Хордило. – Закон здесь – слово повелителя Клыкозуба.

– Какого-какого повелителя?

– Клыкозуба. Вам смешно? Идите и скажите это ему.

Когда двое мужчин допили свой эль и вышли, женщина взяла кружку и села напротив Хордило, бесстрастно его разглядывая. Подобный взгляд был ему хорошо знаком.

– Так вот о чем ты думаешь, – проворчал он.

– А что, нельзя? – ответила она и наклонилась, поставив кружку на бедро вытянутой ноги – голой и бледной, с изящным изгибом в том месте, где нежная плоть свисала с края стула. Хордило вдруг захотелось упасть на четвереньки и забраться под ее бедро, пусть даже лишь затем, чтобы ощутить его вес у себя на затылке. Стинк невольно поерзал, чувствуя, как его прошибает пот.

– Мне не нравится, когда женщины об этом думают, – сказал он.

Она подняла брови:

– Не будь у тебя такой вид, ни одна женщина бы так не подумала.

– Я не был таким, пока одна баба не сгубила меня. Само собой, я никогда не был женат, но если бы был, то точно сгубила бы, и все потому, что думала именно то, что думала.

– Ты обвиняешь воду в том, что она заполняет яму.

– Я просто слишком много раз это видел, – угрюмо буркнул Хордило. – Как думают женщины.

– Если ты так считаешь, то зачем тебе со мной говорить? Ты мог бы допросить Густа Хабба или даже Хека. Но ты выбрал меня, потому что я женщина. Так что скажем честно: ты совершаешь в жизни все те же ошибки, и вряд ли стоит винить в этом меня.

– Если уж говорить насчет вины, – возразил Хордило, – то это ты села ко мне, думая о том, о чем думала. Я не слепой и не дурак, и мне не нравится, когда обо мне начинают так думать, едва познакомившись.

– Как тебя звать?

– Хордило. Капитан Хордило.

– Ладно, капитан Хордило, – раз уж ты знаешь, о чем я думаю, то что мы тут делаем?

– Женщинам всегда кажется, что я легкая добыча.

– И именно об этом я думала?

– Я знаю, о чем ты думала, так что не пытайся увильнуть, предлагая пойти наверх продолжить разговор. Я обеспечиваю исполнение закона. На мне лежит ответственность. В конце концов, ты тут чужая.

– Тебе так только кажется, – ответила она. – Ведь ты меня еще толком не знаешь.

– Ясное дело, чужая. Я никогда тебя раньше не видел. В смысле, вообще никто здесь тебя не видел. Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Пташка Пеструшка.

– Вряд ли это имеет значение.

– Имеет. У чужаков нет имен – в смысле, имен, знакомых тебе. Но у меня оно есть, и теперь ты его знаешь.

– О чем ты думала, показывая мне свою ногу?

Женщина посмотрела вниз и нахмурилась:

– Я тебе ее не показывала.