Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У меня походка павлина? – повторил он, не зная, обижаться ему или удивляться.
– Ты ходишь, задрав нос.
– Qué? – Проследив за ее взглядом, Альфи выставил перед собой руки. – Ничего подобного!
– Я лишь говорю, что все твои движения – это движения принца. И если ты хочешь пройти по тюрьме, не привлекая к себе внимания, стоит поработать над походкой.
Альфи скрестил руки на груди, и Финн опять увидела, как внутренняя борьба отражается на его лице: гордость и желание все сделать правильно. Победа осталась за последним.
– Покажи мне, – искренне попросил он. – Пожалуйста.
Встав с кровати, Финн стала разучивать с ним другую походку – как сутулиться и прихрамывать, а не расхаживать, горделиво задрав нос и расправив плечи, как и полагалось члену королевской династии. Поработали они и над голосом, ведь мудрые брухо в годах обычно говорили тихо и чуть вкрадчиво.
Когда им удалось добиться немалых успехов, Альфи уважительно прищурился:
– А ты действительно в таком разбираешься.
– Жизнь у меня такая.
Или была такая, подумалось ей, прежде чем Коль лишила ее пропио. Финн нахмурилась.
Альфи поймал ее взгляд, и в его золотистых глазах читалась столь искренняя забота, что у девушки мурашки побежали по коже.
Ей не нравилось, когда он так смотрел на нее.
Всю свою жизнь она играла чью-то роль. И достигла немалого мастерства в том, чтобы уметь заглянуть за чужую личину, увидеть истину, скрытую маской. Быстро и безжалостно. Но когда Альфи смотрел на нее вот так, склонив голову, задумчиво и тактично, она самой себе казалась голой, будто принц мог открыть все ее тайны.
– Все, с меня хватит. – Финн скрестила руки на груди. – Ты почему на меня так смотришь? Давай без обиняков.
Альфи покачал головой.
– Как тебе удается не утратить себя?
– Qué? – Девушка удивленно прищурилась.
– Если ты меняешь личины, как я меняю плащи, как тебе удается оставаться самой собой?
Финн присвистнула. Какую, должно быть, изнеженную жизнь вел этот принц, раз он не видит в ее способностях возможность обрести свободу. Финн могла стать кем угодно, а значит, и вовсе никем. У людей с одним обликом и одной жизнью были свои слабости и уязвимости. Было то, чем можно воспользоваться. То, чем можно сокрушить. Но когда ты никто, тебе нечего терять – и нечего приобретать. В этом и состояла подлинная свобода, простая и незамутненная.
– Это самое лучшее. – Она пожала плечами. – Если менять личину по щелчку пальцев, становишься неуязвимым. Благодаря моему дару я в безопасности, ведь никто не сможет навредить мне.
Альфи помолчал, хмурясь, будто девушка сказала что-то очень печальное, а вовсе не радостное.
– Но тогда тебе и помочь никто не сумеет.
Финн будто ощетинилась. Обычно ее мысли о таком текли плавно, как мед, сейчас же пустились вскачь. Ей не нравилось, с какой легкостью этот принц всего парой слов мог обратить ее главную силу слабостью. И ее слова, казавшиеся ей такими бойкими, теперь вызывали стыд своей прямолинейностью. Раз Финн так хотелось оказаться неуязвимой, значит, кто-то ей уже навредил. Дотянулся до нее и сломал. Раз ей так хотелось менять облики и личины, значит, ее подлинный облик, лицо, с которым она родилась, вызывает в ней такое отвращение, что ей не хочется никому его показывать. И раз уж принц это видел, значит, видят и остальные.
«Что же ты такое натворила, отчего тебе больше никогда не хочется видеть собственное лицо? Что заставляет тебя скрывать его чарами?»
Финн отогнала от себя воспоминания о хриплом голосе Коль. Но золотистые глаза принца никуда не исчезли. Почувствовав неловкость, юноша наконец-то отвел взгляд, понимая, что зашел слишком далеко. Он говорил с ней мягко и заботливо, как добрый друг, а ведь они едва были знакомы, и то лишь из-за обстоятельств.
Огромная комната вдруг показалась Финн маленькой, стены начали сдвигаться, как лепестки закрывающегося цветка. В Грани продавали такие бумажные цветы, большие, яркие, хрупкие. Коснешься их – и они складываются, сминаются, приобретая совсем иной вид.
– Мне пора, – нарушил молчание принц.
– Sí, – устало ответила девушка, опускаясь на плюшевое покрывало. – Пора.
Она укуталась в одеяло, уютно устроившись.
На этот раз Альфи решил не продолжать разговор.
– Я вернусь за тобой утром.
Глядя, как он открывает дверь, опустив ладонь на дверную ручку, Финн вспомнила, что случилось сегодня. Как она сказала, что не поможет ему. И Альфи не стал давить на нее, ломать ее волю, требовать, чтобы она сдалась. Он просто протянул руку к двери, как сейчас. Принц не воспринимал ее как человека, которого может изменить по своему желанию и ради собственной выгоды. Он видел в ней личность. Человека, который сказал «нет».
Ее сердце забилось чаще. Внутри вспыхнуло желание обозначить границы их отношений. Обрисовать пропасть между воровкой и принцем. И подчеркнуть, что эта пропасть, как твердо знала Финн, непреодолима.
– Принц…
Это слово сорвалось с ее губ, мягкое, точно укутанное в тягучую усталость, навалившуюся на девушку, когда она устроилась в кровати. Финн приподнялась на локте и посмотрела в спину Альфи.
– Да? – Он так и не оглянулся.
– Ты наложил на дверь и окна чары, чтобы я не могла убежать отсюда?
Принц чуть повернул голову, не отпуская ручку двери, и Финн увидела точеные черты его профиля, движение кадыка на изящной шее. Напряжение у губ подсказало ответ еще до того, как юноша заговорил.
– Да.
И тугой узел в желудке распустился. Границы снова установлены, проведены густыми яркими чернилами. Ее мир, его мир – и огромное пространство между ними.
– Отлично. – Финн откинулась на подушки, едва сдерживая зевок. – Значит, ты умнее, чем кажешься.
Когда взошло солнце, Альфи, Лука и Финн собрались в дворцовой конюшне. В них чувствовалось напряжение, как в натянутых струнах настроенного музыкального инструмента. Альфи отер ладони о брюки и поправил седло на коне.
Финн уже превратила Луку и Альфи друг в друга. Лука написал королю и королеве записку, объяснив, что после встречи с Тьяго предпочтет пропустить бал Равноденствия и потому отправится в путешествие с одним другом. Друзей у Луки было много, путешествовать он любил, поэтому Боливар и Аманда этой записке не удивятся.
Ржание лошадей и теплый аромат сена должны были успокоить Альфи. Но пара часов сна не помогла ему расслабиться, и тело молило об отдыхе, так и не восстановившись после использования черной магии. Дрожащими руками он едва сумел оседлать двух коней, готовясь к дороге в тюрьму, где держали Сиомару.